Божьи воины

На первый ночлег остановились в заброшенном селении старателей, летом добывающих и выплавляющих руду. Для второго ночного отдыха, вскоре после перехода речки, которую он называл Мумлявой, Гвидо Бушбах выбрал небольшую гуральскую деревушку — отрезанную от мира и скрытую в глубоком яре дыру с названием Мумлявске Удоли. Рейневан узнал и запомнил название из разговора Шаффа со старейшиной поселка, словно росомаха заросшим седым дядькой. Росомаха был явно напуган, даже паниковал так сильно, что Шафф смилостивился. Вместо того чтобы, по рыцарскому обычаю, наорать и побить, он решил сыграть роль доброго щедрого господина. Одаренный полугорстью мелких монет Росомаха посветлел как солнышко, а улыбка располовинила его заросшую физиономию так широко, что даже страшно. Он незамедлительно пригласил рыцаря в свои владения, а по пути пояснил, бормоча, почему он такой напуганный и почему вся деревушка пребывает в страхе. Проносились туточки, пояснил он, недавно оченно грозные, ну, оченно грозные, оченно конные и оченно вооруженные, несколько раз пролетывали, а такие были, что уа-ха-ха и боже упаси Памбу. На то, чтобы установить, когда это было точно, потребовалось некоторое время, однако наконец выяснилось, что случилось это позавчера ночью и вчера на рассвете. Сказать, как наездники выглядели и в какие цвета одеты, крестьянин был явно не в состоянии.

Шафф хмурился, грыз усы, однако неожиданно настроение у него поправилось. Поправилось у всех. Из домушки Росомахи вдруг повеяло чем-то невероятно приятным, чем-то божественно и роскошно аппетитным, чем-то заботливо и тоскливо домашним, чем-то трогательно и умильно материнским, запахло каким-то чудесным, незабываемым, глубоко врезавшимся в память ароматом, ассоциирующимся со всем, что мило, добро и радостно, таком, что только садись и плачь от счастья. Говоря иначе и короче: из халупы повеяло топленым жиром и жарившимися в нем луком и мясом. У Шаффа, его забияк и Рейневана ручьем потекли слезы из глаз, а слюна потекла по зубам с силой горного водопада.

— Кабанчика побил, — пояснил Росомаха. — Потому как это, панове, время...

Хозяин Хойника не дал ему докончить. Полез в колет. Увидев монеты у него в руке, мужчина аж закачался, раскрыл рот, несколько мгновений казалось, что начнет выть. Однако он быстро пришел в себя.

— Приглашаю... — выдохнул он, пряча деньги за пазуху. — Угощаться.

— Те, которые здесь вроде бы ездили, — Янко Шафф согнал курицу со стола, — могут быть теми самыми черными всадниками. Ротой Смерти. Но могут быть и людьми Биберштайна. Либо из Тросок от де Бергова. Черти их принесли. Что так заупрямятся — не ожидал. Что так уж ты им нужен, Белява.

— Если они на нас... — Вернер Дорфингер, один из хойницких бургманов, окинул Рейневана угрюмым взглядом, — если они на нас, не приведи Господи, нападут... Будем за него биться или как?

— Как будет, так и будет, — обрезал Шафф. — А будет то, что я решу. Ясно?

Они так объелись жаренными на жире обрезками, что еле-еле могли двигаться, какое-то время казалось, что не проглотят уже ни куска. Выдержали до того момента, когда хозяйка начала вытаскивать из котла кровяные и набитые гречневой кашей колбаски. Едва они остыли, как все накинулись на них, словно голодные волки.

— Господи Боже... — Дорфингер распустил пояс еще на две дырки. — Давно ж я таких колбасок не пробовал... Нет, съем еще, только сначала надо за овин...

— Кожух прихвати, — посоветовал входящий из сеней Ральф Мосер, второй бургман из Хойника, отряхивая снег с шапки и воротника. — Поп из-за гроба нам все еще вредит...

— Скорее помогает, — возразил Гвидо Бушбах, пинком отгоняя настырного козла, пытающегося пощипать его голенища. — Потому как если кто-то на нас ополчился, то сразу поймет, куда мы идем. Они могут устроить на нас засаду на Кругоношевой Хале, под Шреницей. Могут поджидать у Боровчаных Скал. Могут захотеть напасть на нас над верхней Шкляркой, прежде чем мы спустимся в долину Вжосовки... А в пурге и ветре мы, дай Бог, может, как-то и проскочим. Дайте-ка еще требушки...

— Дайте и мне. Святой Маврикий, покровитель рыцарей... Прям сладость небывалая. Больше нету?

— Есть, панычек, есть.

— Нате-ка, добрый человек, еще деньжат... Эй! А ты, Белява, куда?

— За овин надо.

— Иди с ним, Мосер. Чтоб ему какая-нибудь глупость в голову не пришла.

— Я ж только что с мороза, — запротестовал бургман. — А куда ему убегать? Зимой, в пургу? К волкам и чудам? На растерзание? Он же не дурак!

— Я сказал — двигайся.

Метель — не метель, волки — не волки, Рейневан не задумывался. Надо бежать, а это единственная возможность. Сейчас, ночью, когда Шафф и его люди обожрались, расслабились и их клонит в сон. В темноте сеней, пока Мосер обменивался несколькими словами и грубыми шутками с возвращающимся Дорфингером, Рейневан схватил кожух. И тяжелую гирю от стоящих там весов.

Двор встретил их холодом и пургой. И темнотой. За овин они шли почти на ощупь.

— Осторожней, — предостерег ведущий Мосер. — Тут где-то плуг лежит...