Божество смерти

— Очень даже значит, принимая во внимание тот факт, что решительное «нет» не отважится сказать никто, кроме нашей железной леди. В Белфасте закончились уличные стычки, там идет настоящая война. Кто-то собрал все силы ИРА под единым командованием, ведет с британской армией открытый бой, и успех пока на их стороне, инспектор.

— ИРА? Это невозможно. Они же полсотни людей не могут собрать без того, чтобы вдрызг не переругаться друг с другом.

— Смогли, как видите. И я думаю, что похищение Терстон тоже их рук дело. Они обставили нас здесь, в Бате, и побеждают в Белфасте.

— А мы, значит, собираемся уступить?

— Может быть, уже уступили, если только не обнаружим все же главу нашего правительства.

— Ее нет поблизости. Мы обыскали все, — беспомощно развел руками инспектор.

— А я думаю, что кое-где вы все-таки не смотрели. И в любом случае выход только один: обратиться за помощью к американцам, может быть, они что-нибудь придумают.

— Уж лучше уступить, — мотнул головой инспектор.

— Я тоже такого мнения. Но это, увы, невозможно.

— Да? Почему?

— Государственная политика. Таков мой ультиматум. Если к полуночи вы не найдете премьера, американская помощь будет здесь к утру.

Возвращение Пу и Римо в Синанджу после медового месяца было поистине триумфальным.

Пу взахлеб рассказывала подругам и родственникам об отелях и магазинах Иерусалима — большого, как казалось ей, западного города, — о странном экзотическом кушанье хлебе, сделанном из пшеницы, с твердой коричневой корочкой и снежно-белым нутром; напитке под названием «кока-кола»; салатах из сырой зелени, которую тоже едят.

О том, что кровати там застилают полотном, называемым простыни, о звонке, в который стоит лишь позвонить — и в любое время дня можешь съесть все, что захочешь.

О том, что в магазинах продают разные украшения. И есть специальные комнаты для еды, куда приезжают есть люди со всего света.

Дороги там не такие хорошие, как те, что ведут из Синанджу в Пхеньян, но машин там гораздо больше.

Когда же ее спросили об их первой брачной ночи, она лишь загадочно улыбнулась и не сказала ничего, предоставив подробности воображению слушателей. Однако матери ей пришлось рассказать все как есть. А рассказывать было нечего. Потомства пока не будет.

— Он даже до меня не дотронулся, — лила слезы Пу. — Не дотронулся, не поцеловал... ничего такого.

— Совсем ничего? — встревоженно переспросила ее мать.

— Я же сказала — ничего такого.

— Но не забыла ли ты те средства, о которых я говорила тебе?

— Я все попробовала, кроме стальных наконечников.

— Так попробуй и их.

— Он же Мастер Синанджу. К нему и близко не подойдешь, если он не захочет этого. А он не хочет. Слышишь, мама, он не хочет меня!

— Но ему придется тебя захотеть. Он твой муж!

И взволнованная жена пекаря передала мужу рассказ безутешной дочери. Пекарь, в ушах которого еще звенел гневный голос супруги, подробнейшим образом объяснившей ему, что он, отец, должен делать, в великом страхе побрел к деревянному дому на склоне большого холма — тысячелетней обители Мастеров Синанджу.

— И запомни, — послышалось сзади, — не давай ему увильнуть!

Увильнуть? Пекарь совсем растерялся. Мастер Чиун, способный расколоть вражий череп, как ребенок — сухой земляной орех. За такие слова он убьет меня не задумываясь. По крайней мере, одно хорошо — я умру от руки Мастера Синанджу. Он это сделает быстро и наверняка не мучительно.

Смяв в руках соломенную шляпу и беспрестанно кланяясь, пекарь взошел на стертые от времени камни лестницы, ведущей в пристанище Мастеров. Посланцы каких только владык не поднимались по этим ступеням... Жители деревни были здесь нечастыми гостями, разве что приходили, оказавшись в крайней нужде, с просьбой о деньгах или восстановлении справедливости.

У двери, согласно обычаю, пекарь снял деревянные сандалии, нагнувшись, поцеловал пороги, плотно прижав губы к дверной щели, возопил показавшимся странным ему самому голосом:

— О великий Мастер Синанджу, я, Байя Каянг, отец Пу, смиренно прошу приблизить ко мне твое сияющее могущество!

— Входи, Байя Каянг, отец Пу, жены моего сына Римо, — послышался голос Чиуна из-за дощатой двери. — Входи и возрадуйся, ибо скоро дочь твоя подарит тебе внука!

Деревня между тем переживала потрясающие новости. Жена пекаря со всей серьезностью заявила односельчанам, что Римо не выполнил свои супружеские обязанности. Они и согласились взять этого белого в мужья Пу лишь потому, что были уверены — всякий, носящий звание Мастера, в какой бы цвет ни была окрашена его кожа, на славу справится с этим делом. Короче, семью пекаря обманули и Чиуну следует заявить об этом во всеуслышание. Либо этот его сын исполнит свой долг супруга, либо Пу вернется в отцовский дом. Выкуп, само собой, остается за ними.

Правда, на улицах Синанджу это звучало куда убедительнее, чем в деревянном доме на холме. Ну как сказать Мастеру, что тот белый, которого он любил больше, чем родное дитя, в разговоре о котором не позволял собеседнику и тени неуважения, — не мужчина?

Если сказавший такое сразу умрет — можно считать, он легко отделался.