Божественный Клавдий и его жена Мессалина

— Отцы сенаторы, — начал он, — я не верю сам себе! Осознаете ли вы, что мы наконец свободны, что мы не рабы и не подвластны более безумству тирана? О, я верю: ваши сердца бьются так же сильно, с такой же гордостью, как и мое, хотя кто отважится предсказать, сколько времени продлится это блаженство. Так или иначе, будем радоваться, будем счастливы, пока это возможно. Прошло почти сто лет с тех пор, как в этом славном, древнем городе граждане провозглашали: «Мы свободны». Ни вы, ни я не можем припомнить, с каким чувством в те времена произносились эти дивные слова, но сейчас, в эту минуту, у меня удивительно легко на душе. Сколь блаженны дряхлые старики, которые, прожив долгую жизнь в ярме, могут испустить последний вздох с этим сладостным возгласом на устах: «Мы свободны!» Сколь поучительно для людей молодых, коим свобода была пустой звук, слышать всеобщий крик: «Мы свободны!», понимая, что это значит.

Но, сиятельные отцы, мы не должны забывать, что сохранить свободу может лишь добродетель. Зло тирании в том, что она стоит на пути добродетели. Тирания учит нас лести и малодушию. При тиране мы лишь соломинки, несомые ветром его прихотей и капризов. Первым тираном в Риме был Юлий Цезарь.[22] С тех пор мы претерпели множество различных несчастий. Ибо после Юлия каждый следующий император, который нами правил, был хуже предыдущего. Все они назначали своим преемником человека еще более мерзкого. Эти императоры ненавидели добродетель лютой ненавистью. Худшим из них был Гай Калигула, враг людей и богов — да претерпит жестокие муки его дух! Стоило тирану причинить человеку зло, как он начинал подозревать этого человека в том, что тот затаил на него обиду, даже если он никак этого не проявлял. Против него фабриковали уголовное дело, присуждали его к смертной казни и тут же приводили приговор в исполнение. Так произошло с моим шурином, очень достойным, честным всадником. Но теперь, повторяю, мы свободны. Теперь мы отвечаем только друг перед другом. Отныне здесь снова будет звучать свободная речь, будут приниматься свободные решения. Мы должны сознаться, что были трусами, что жили, как рабы, что мы слышали о невыносимых бедствиях, поражавших наших соседей, но до тех пор, пока это не касалось нас самих, мы не размыкали уст. Отцы сенаторы, давайте постановим воздать величайшие почести тираноубийцам, особенно Кассию Херее, который был инициатором всего этого героического деяния. Имя его должно быть покрытым большей славой, чем имя Брута, убившего Юлия Цезаря, или тезки Кассия, бывшего рядом с Брутом и тоже нанесшего удар: ведь Брут и Кассий своим поступком ввергли страну в гражданскую войну, которая привела ее к глубочайшему упадку и бедствиям. А деяние Кассия Хереи не может к этому привести. Как истинный римлянин, он предоставил себя в распоряжение сената и вручил нам в дар драгоценную свободу, которой мы так долго, увы, очень долго, были лишены!

Эта пустая речь была встречена громкими и восторженными возгласами. Почему-то никто не вспомнил о том, что Сентий имел печальную славу одного из первых подхалимов Калигулы и даже получил прозвище «комнатная собачонка». Но сидевший рядом с ним сенатор вдруг заметил на пальце Сентия золотой перстень с огромной камеей из цветного стекла с изображением Калигулы. Сенатор этот раньше тоже был «комнатной собачонкой», но теперь, желая превзойти Сентия в республиканских чувствах, он сдернул с его пальца перстень и с благородным негодованием швырнул на пол. Все принялись дружно его топтать. Эта сцена была прервана приходом Кассия Хереи. Его сопровождали Аквила и Тигр, два других гвардейских офицера, участвовавших в убийстве, и Луп. Даже не взглянув на переполненные скамьи приветствующих его сенаторов и всадников, Кассий направился прямиком к консулам и отдал им честь.

— Какой сегодня пароль? — спросил он.

Ликующие сенаторы почувствовали, что это самый великий день в их жизни. При республике консулы совместно командовали военными силами, если только не назначался диктатор, который имел более высокое звание; но прошло уже более восьмидесяти лет с тех пор, как они давали на день пароль. Старший консул, еще одна «комнатная собачонка», надувшись от важности, ответил:

— Пароль, полковник, свобода!