Божественный Клавдий и его жена Мессалина

А дело было в том, что из Палестины к Ироду пришли весьма тревожные известия. Он отплыл на Восток в тот самый день, на который Калигула назначил начало своего нелепого похода, — в действительности прошло около года, прежде чем он покинул Рим. Калигула отдал приказ, чтобы его статую поставили в святилище иерусалимского храма — скрытом от всех глаз внутреннем покое, где, как считали иудеи, обитал в кедровом ларце их Бог и куда лишь один раз в год заходил первосвященник. Калигула приказал также, чтобы в праздничные дни статую выносили из святилища в наружный храмовый двор, где бы ей могли поклоняться все собравшиеся, равно иудеи и люди других верований. Он то ли не знал, то ли и знать не желал, о том благоговейном страхе, с каким иудеи относятся к своему божеству. Когда новый губернатор Иудеи, присланный на место Понтия Пилата (который, кстати сказать, вернувшись в Рим, покончил с собой), прочитал в Иерусалиме этот приказ, начались такие невероятные беспорядки, жители так буйствовали, что губернатор был вынужден укрыться в своем лагере за пределами города, где оказался по сути дела в осаде. Известие об этом застало Калигулу в Лионе. Он впал в страшную ярость и отправил депешу новому губернатору Сирии, сменившему моего друга Вителлия, где приказывал ему сформировать вооруженный отряд из сирийских вспомогательных войск и пойти во главе этого отряда и двух римских полков в Иудею, чтобы силой оружия добиться повиновения. Губернатор — по имени Публий Петроний — был солдатом старой школы. Он не теряя времени исполнил императорский приказ — в той части, которая касалась подготовки похода, — и двинулся к Акре. Отсюда он отправил письмо первосвященнику и старейшинам еврейской колонии, где писал о полученных им инструкциях и своей готовности провести их в жизнь. Тем временем Ирод тоже вступил в игру, хотя держался по возможности в тени. Он тайно связался с первосвященником и порекомендовал ему, какому курсу тому лучше следовать. По его совету губернатора Иудеи вместе с гарнизоном отправили под надежным эскортом в Акру, где находился Петроний. За ним последовала десятитысячная делегация первых людей еврейской колонии, обратившихся к нему с мольбой не совершать чудовищное святотатство, которое приведет к гибели родину их отцов, ведь ее тут же поразит проклятье. Они сказали, что клялись в политической верности Риму и им нельзя предъявить претензии в том, что они нарушили эту клятву или отказывались платить налоги, но прежде всего они должны быть верны Богу своих предков, который хранил их в прошлом (если они не нарушали Его закона) и строго-настрого запретил поклоняться другим божествам в своем храме.

Петроний ответил им:

— Я не берусь обсуждать вопросы религии. Возможно, все обстоит так, как вы сказали, возможно — иначе. Моя верность императору не делится на две половины: религиозную и политическую. Это слепая верность. Я его слуга и должен выполнять его приказания, будь что будет.

Евреи ответили:

— А мы верные слуги нашего Бога и станем выполнять Его приказания, будь что будет.

Дело зашло в тупик. Петроний двинулся в Галилею. По совету Ирода против него не было предпринято никаких враждебных действий, но, хотя подошло время осеннего сева, поля оставались невспаханными, а люди надели траур и посыпали головы пеплом. Торговля замерла, ремесленники бездействовали. В Кесарии (той, что в Самарии) Петрония ждала новая делегация во главе с братом Ирода Аристобулом; губернатора вновь заверили, что у евреев нет никаких воинственных намерений, но, если он и дальше будет настаивать на выполнении приказа императора, богобоязненные евреи потеряют всякий интерес к жизни и страна будет разорена. Петроний не знал, как ему быть. Он хотел обратиться к Ироду за помощью или советом, но тот, чувствуя шаткость своего положения, успел отплыть в Рим. Петрония не страшила встреча с самым яростным врагом, будь то в регулярном бою или когда противник с криком кидался на него из засады, но что было делать этому старому воину, если почтенные старцы подходили к нему и склоняли перед ним головы со словами:

— Мы не оказываем сопротивления. Мы верные данники Рима, но наша религия требует отдавать должное Богу наших отцов, по закону которого мы жили с самого детства; убей нас, если хочешь, мы не можем жить, видя надругательства над нашим Богом.