Божедомы

— Нет; это совсем другое значит. В провинциях у многих есть поверье, что если кто хочет что сообщить по тайной полиции, то опускает письмо без адреса. «Тайна», знаете, — ну тайно и идет.

— Что за глупость такая!

— Ну вот видите; а есть дураки, которые этому верят и думают, что все письма, которые не надписаны, — туда идут.

— Надо надписать? — спросила почтмейстерша.

— Нет. Да мы еще посмотрим, хорошо ли это, что они там будут, оттуда мешаться, с высоты своего величия. Там Туганов теперь в Петербурге будет, — пойдут вступничества, да заступничества… Нет; это звон велик. Дайте лучше это письмо мне. — И Термосёсов взял письмо себе, но по дороге домой обронил его перед училищем.

Через час весь город знал, что учитель Варнавка написал какое-то сочинение о Туберозове.

Слух этот, конечно, не преминул скоро дойти и до отца Савелия. Протопоп не сказал никому ни слова. Вечером в тот же день его посетил Термосёсов, приглашая его завтра освятить воду во вновь открываемой камере мирового суда. Туберозов святил воду, а на следующий день после этого водоосвящения получил повестку, на которой было написано: «Протопопу Туберкулову», потом слово Туберкулов было перечеркнуто и воспроизведено «Туберозову». В повестке этой, с явным умыслом оскорбить старика, между печатным текстом о каре за неявку, было прописано, что «протоиерей Туберозов должен явиться для дачи свидетельских показаний и по личной прикосновенности к делу об оскорблении им и дьяконом Десницыным господина мещанина Даниила Лукича Сухоплюева».

Протопоп сначала не верил своим глазам и потом расходился:

— Я просто Туберозов, да еще и Туберкулов на подкладке, а Данилка «господин мещанин». Скажите, пожалуйста, что это за новые шутки?

И прежде чем Савелий нашелся, как объяснить себе эту шутку, — ему предстал совершенно перепуганный Ахилла. У дьякона в руках дрожала точно такая же повестка, которою он тоже приглашался к суду за оскорбление «господина мещанина Даниила Лукича Сухоплюева».

Дьякон был не только встревожен, не так как Туберозов, — он просто трепетал. В глазах Ахиллы мировой судья — это было что-то титаническое, всемогущее, всепопаляющее и всеистребляющее. Получив повестку, что этот титан первого кличет его, Ахилла так растерялся, что на него вдруг всею неодолимою тяжестию пала боязнь смерти, и он со всех ног бросился скорее бежать к Туберозову.

Протопоп выслушал испуганный лепет дьякона как мог хладнокровнее и, взяв шляпу, кликнул за собою Ахиллу. Оба они с повестками в руках, молча и торопливо шли к начальнику уезда Дарьянову.

XV

Протопоп желал сообщить поскорее обо всем этом Дарьянову, для того чтобы Дарьянов как юрист дал ему совет, как отнестись к этому вызову по делу, в котором старик Туберозов не видел ровно никакого дела. Дарьянов был тех же мнений, как и отец Савелий, и тотчас же отправился к Борноволокову, который перед этим делал ему свой визит.

Дарьянов был совершенно уверен, что Борноволоков принял жалобу Данилки к разбирательству по неопытности, не разобрав, в чем заключается суть ничтожного происшествия, бывшего поводом к этой жалобе.

— Скажите, пожалуйста, — начал он, присев у судьи на его новой квартире, — вы вызываете к разбирательству нашего протопопа и дьякона!

— Да; — отвечал ему Борноволоков. — А вы что же хотите, чтобы я делал?

— Помилуйте, да в чем же тут дело-то? из-за чего поднимать суд и расправу? Ведь вы здесь новый человек… Извините меня, я вам не советы навязывать хочу, а предупреждаю вас как нового своего согражданина и товарища…

— Ничего-с, — отвечал Борноволоков.

— Провинция ведь довольно мудрена или по крайней мере гораздо мудренее, чем о ней думают. В наших мелких городишках осторожно нужно жить.

— Да?

— Еще бы! Здесь ведь умы вздором заняты, и от скуки люди ссорятся.

— Да?

— Конечно, тут друг друга не щадят от безделья. Лгут да клевещут один на другого, и в ложке воды каждый другого хотят утопить.

— Да?

Дарьянов остановился, поглядел в глаза судьи и подумал:

«Эко чертово дакало! Словно только он и умеет, что одно „да“», — но заставил себя говорить и сказал:

— Да. Вы увидите: здесь мирить гораздо труднее, чем в Петербурге. Там все это уж подернуто некоторой цивилизацией, а здесь еще простота, но простота, которая, если не уметь с ней обращаться, злее воровства.

— Да?

Дарьянов опять остановился и проговорил, рассмеявшись:

— Да, да, да. Я вам говорю, что у нас все это безамбициозно и просто: мещанин Данилка, дрянной шелыганишка, которого ленивый только не колотит и совершенно по заслугам; он говорил что-то кощунственное; дьякон услыхал это да выдрал ему уши; а протопоп и это все покончил: сказал Данилке, что он глупец, и выгнал его вон… В чем же тут дело?

— Прошение подано.

— Да что прошение. Ведь этаких прошений не оберетесь, если захотите брать их… Гм! Известнейший мерзавец, дрянь, воришка… и извольте радоваться: «честь его оскорблена»! Да его… спину мильён раз оскорбляли, да он и то не жаловался, потому что поделом.

— Да? — с невозмутимостью отвечал судья.