Боцман знает всё

— Хорошее дело штык, — басил Алексеев. — Доведись руками им шею сворачивать, так вшей бы набрался небось…

— Надо бы машину подпалить…

— Ничего, она и сама загорится.

— Как — сама, товарищ командир?

— Да так, товарищ Морозов. У меня оставалось запального шнура метра три. Один конец в бак с бензином, и порядок…

— Здорово! А я думал, что вы закуривали, думал, у немцев папироску стрельнули…

Все засмеялись, и даже чересчур громко. У каждого перед боем натянулись нервы. Теперь они успокаивались. Всё обошлось благополучно. И немцев побили, и трофеи забрали: два автомата, пистолет, гранаты, да ещё консервы в мешках аппетитно побрякивали. Может быть, рыбные, а может быть, и мясные. Поэтому-то и идти стало легче.

С шоссе свернули на просёлочную дорогу, с дороги — на тропинку в лес.

— Теперь бы ту избушку отыскать… — вслух мечтал Морозов.

— Не найдём — в шалаше костёр разложим. Только нужно подальше отойти, — сказал Пономаренко.

Прошли километров пять и в балке из веток и плащ-палаток соорудили шалаш. Развели в нём небольшой костёр, вскрыли тесаком шесть банок и поставили на огонь.

— Рыбные… Из немецкого леща, — заявил Алексеев, приготавливая вместо вилок щепочки.

— Это, наверно, эстонские консервы. Своих в Германии не богато… Только что-то пахнут они неважно. — Пономаренко взял одну банку и поднёс к носу. — Товарищи, тухлятина!

— А ну, эта… — Морозов понюхал вторую и выбросил её из шалаша.

— И эти обе вонючие, — заявил Алексеев.

Моряки переглянулись.

— Давайте откроем другие, — неуверенно предложил Тиунов.

Они открыли все принесённые банки, и все они издавали зловоние. Тиунов швырнул последнюю банку в угол, лёг на снег лицом вниз.

— Я больше никуда не пойду, — сказал он глухо.

Медленно догорал костёр. Ядовито поблёскивали разбросанные банки. Своими рваными пастями они как будто беззвучно хохотали, издеваясь над голодными людьми. С ненавистью смотрели на них моряки.

Вдруг Пономаренко схватил одну банку, поднял её вверх и засмеялся. Краснофлотцы с недоумением взглянули на своего командира.

— Товарищи! Мы же ничего не поняли! Товарищи! Да ведь это же… это же нам руку жмут, понимаете? Рабочие те, которые консервы делали. Разве они их для нас делали? Для немцев ведь! Для врагов своих, понимаете?

— Понимаем, товарищ командир. — Алексеев схватил вторую банку — она сразу заблестела как-то тепло и дружественно. — Тут нужна только маленькая дырочка, совсем маленькая, и банка вышла из строя, можно за борт… Молодцы эстонцы! Ой какие молодцы!..

— А ну, тихо! — сказал вдруг Морозов.

Все насторожённо прислушались и ясно услышали разрывы. Словно сотни орудий дали залп, и теперь снаряды рвались громовыми раскатами. Кто был на фронте, тот слышал этот гром, слышал и многозначительно переглядывался с соседом.

— «Выходила на берег Катюша!..» — запел Алексеев.

— «Выходила, песню заводила…» — подхватил Морозов.

— Теперь мы и без консервов дойдём, — сказал, поднимаясь, Пономаренко. — Затушить костёр. За мной.

Случай, не предусмотренный приказом

Верно, что человек не сорока — перо в перо не уродится. Бывают люди с добрым сердцем, а встречаются и такие, что мимо чужого горя спокойно пройдут. К счастью, таких людей меньше на белом свете. Многие говорят, что люди за войну стали чёрствыми. Неправда это. Можно сказать, что они стали раздражительнее, но не черствее.

Это присказка к рассказу. А вот и сам рассказ.

Война с Японией закончилась полной нашей победой. Ушёл я в последний рейс в Маньчжурию. Приказано было принять на десантную баржу одно артиллерийское подразделение для отправки на родину.

Баржа наша не самоходная. Прибуксировал нас тральщик и поставил к берегу, у небольшой китайской деревушки повыше Фугдина. С мостика открывался замечательный вид на Сунгари.

Там всё было как на старинной китайской ширме. По самому горизонту тянулись бледно-синие сопки, еле заметные на полинялом небе. Над поймой реки, над протоками, озёрами, болотами, над зарослями поседевшей осенней травы плавала сизая дымка. Картину довершали две серые цапли на песчаной косе и старая джонка с жёлтым парусом из бамбука.

Природа не поскупилась на краски, расписывая эту ширму, — видно, хотела закрыть ею всю неприглядность нищенской жизни китайцев. Они и раньше небогато жили, а японские оккупанты последнее забрали. За ветхой глинобитной стеной лепились друг к другу десятка два глиняных фанз с гнилыми гаоляновыми крышами. По узким улочкам бродили чёрные длинноногие свиньи, тощие, как борзые собаки. Вместе с ними «паслись» полуголые ребятишки. Взрослые и подростки толпились сегодня на берегу, у баржи. Они провожали нас с красными бумажными флажками, и всё предлагали свои услуги.

Но артиллеристам их помощь была не нужна. Они играючи закатили по трапам свои пушки вручную, а потом стали заводить лошадей.

Лошади все были подобраны в масть, гнедые, хотя и самой различной породы — от немецких и японских верзил до низеньких мохнатых монгольских лошадёнок.