Босс моего бывшего

– Нет.

Мне удаётся как-то вывернуться. Я огибаю Поклонского, несусь в сторону дома, но он нагоняет меня, хватая за плечи. Не больно, но если дёрнусь, он припечатает к своей груди – я знаю это, чувствую.

Его прикосновения жгут. Носом в мой затылок, дыханием наполняет грудь, моим запахом. Рукой обхватывает поперёк груди, прижимает к себе, а я задыхаюсь от острой смеси ароматов: убранных на осень полей, догорающих костров, укрытых туманом озёр и голой кожи, горячей, как адская печка.

Татуированная рука, узор на которой я так любила рассматривать, держит крепко, но столько нежности в этом прикосновении, столько силы. На глазах выступают слёзы, и я смаргиваю их, загоняя поглубже тоску по этому мужчине, так внезапно занявшему собой всё моё жизненное пространство.

– Я тебе должен всё объяснить.

– Я всё и так знаю, – исступлённо дёргаюсь, и Дима меня отпускает.

Пылая гневом и болью, страхом и виной перед другой женщиной, я резко разворачиваюсь к Поклонскому, и длинные пряди хлёстко бьют по лицу. Но я ничего не замечаю и ничего не вижу, кроме его горящих глаз.

– Уходи и больше никогда не возвращайся.

– Я тоже всё знаю, – говорит и, склонив к плечу голову, смотрит на меня. – Ты беременна.

Меня пронзает догадка: он нашёл тесты. Они так и остались в мусорной корзине. Теряю бдительность, и Дима снова оказывается рядом.

– От меня, – кладёт руку на мой живот, прожигает прикосновением большой ладони через плотную ткань халата.

В меня вселяется чёрт, толкающий на всякие глупости. Во мне говорит обида и растерянность.

– Это не твой ребёнок, Дима. Не твой! – кричу, пытаясь защититься от всего, что говорила его жена, от горящих на подкорке обидных комментариев, шепотков коллег, сочувствия и насмешливых взглядов. От лицемерия и лжи мужчины, с которым так неожиданно срослась душой.

– Тест ДНК всё покажет, но я и без него всё знаю. Это мой ребёнок, а ты моя женщина.

– Ты женат! – кричу, мысленно проклиная себя и его. – Ты не собираешься разводиться. Так что это только мой ребёнок, Дима. Только мой. Ладно-ладно! Я разрешу тебе с ним видеться, ты отец. Но он всё равно мой!

– Можешь и дальше себя обманывать, Варвара.

– Это я себя обманываю? – бью его кулаком по плечу. – Это интервью… оно… да как ты мог?!

В голове всплывает та часть интервью – я старательно загоняла вглубь сознания, игнорировала до этого всячески. Но сейчас, когда Дима смеет меня трогать, слова его жены взрываются в голове.

Кажется, её спросили о детях, а она, печально посмотрев в сторону, сказала, что после смерти их малыша, она не может уже забеменеть. А потом посмотрела в камеру и сказала, словно бы ни к кому и только ко мне обращаясь: «Если бы Дима на стороне завёл ребёнка, я бы его приняла, я бы могла воспитать его, как своего».

Липкий ужас поднимается со дна души. А что если… а что если Дима специально это всё? Я читала однажды о женщине, забеременевшей от состоятельного мужчины, хронически женатого и респектабельного, а тот отнял у неё младенца и стал воспитывать вместе с супругой.

– Я не отдам тебе ребёнка, – это во мне говорит истерика, превратившая меня в безумицу.

Я снова срываюсь с места и убегаю в дом. Где же бабушка? Почему ушла и оставила Поклонского в своём дворе? Меня с ним оставила? Она же знает!

В доме пахнет лавандой и вишней. Я прячусь в кухне, зябко кутаясь в тёплый халат, но Дима вновь меня нагоняет.

– Набегалась? – в глазах отблески бушующего пламени. – Не надоело?

Он берёт с полочки папку (её вчера точно там не было), и со злостью швыряет её на стол. Вздрагиваю, обнимая себя за плечи, и меня натурально трясёт от эмоций.

Дима обхватывает ладонью мой затылок, прижимает к себе и держит так крепко и бережно, что я задыхаюсь от желания раствориться в этих объятиях и оттолкнуть. Но моих сил хватает только на то, чтобы всхлипнуть.

Поклонский целует мои волосы, гладит по плечам, всё ещё раздетый, всё ещё дикий в своей тоске и ярости.

– Я люблю тебя, Варя, и я никогда тебе не врал. Никогда.

От того, что он так вдруг признаётся мне в любви, теряю дар речи. А папка лежит на столе, манит к себе прикоснуться. Дима кладёт ладони на мои щёки, целует страстно, лишая воли и дыхания. Вливает свои эмоции в меня, забирает мои – мы как два сообщающихся сосуда не можем быть порознь.

– Люблю тебя, – повторяет и наконец отпускает, словно ему больно меня касаться.

– Что это? – почти задохнувшись, я всё-таки нахожу в себе слова.

– Открой, – бросает, а на виске бьётся синяя жилка. – А я пока пойду покурю. У меня за последние сутки превышен лимит терпения. Мне нужно остыть.

Он выходит из кухни так резко, что я не успеваю ойкнуть. Оставляет меня наедине с папкой, и я раскрываю её, не зная чего ожидать.

Документы на развод. Подписанные. Настоящие. А ещё записка. Ровным аккуратным почерком – в нём чувствуется нажим и сила – написано всего несколько фраз: