Бородинское поле

Наша профессия сугубо мирная. Зодчий - это, как бы вам

сказать, символ мира, что ли... Перед самым началом войны я

отдыхал в санатории "Барвиха" вместе с Алексеем Толстым.

Алексей Николаевич - человек интересный, увлекательный

собеседник и неутомимый спорщик, умный и находчивый.

Однажды мы заспорили, что древнее - искусство или

архитектура? Я утверждал, что конечно же архитектура.

Потому как сначала появился зодчий, а уж потом художник.

Ведь что человеку прежде всего нужно? Пища и кров.

Архитектура - она когда появилась? Как только человек вылез

из пещеры и стал строить примитивную хижину. Алексей

Николаевич перебил меня и как будто подхватил мою мысль.

"Совершенно верно, - говорит, - зодчий появился, как только

человек вышел из пещеры. А художник еще в пещере на

глиняных стенах делал рисунки. До появления архитектора. Но

вы, - говорит, - правы: человеку сначала нужна крыша над

головой, а уж затем - зрелище".

На углу улицы Горького и Охотного они встретили

художника Павла Корина, который в эти тревожные дни также

работал в "ведомстве" главного архитектора Москвы. Корин

шел из Большого театра, где производил реставрационные

работы. Павел Дмитриевич был чем-то очень похож на

Дмитрия Никаноровича, и не только статью, коренастой

осанкой. Было что-то неуловимое, внутреннее, что роднило их.

Сам незаурядный живописец, Дмитрий Никанорович высоко

ценил художника Павла Корина, преклонялся перед его

могучим талантом. Корин же видел в Дмитрии Никаноровиче

большого зодчего, восхищался его неутомимой энергией. Из

построенных им зданий ему больше всех нравился

Концертный зал имени Чайковского. Тепло поздоровавшись,

Дмитрий Никанорович заговорил первым:

- Вот провожаю Олега на фронт. Так сказать, прощальная

прогулка по Москве. Человеку завтра в бой, а мы вот

рассуждаем о том, какие здания будем строить после победы.

Нелогично?

- Нет, почему же, - ответил Корин, и ясные глаза его

лучились любопытством. - Это даже очень интересно. Я

слышал, что рано или поздно, а и к нам, в Москву, придут

заокеанские небоскребы. Что вы на это скажете?

- Зачем заокеанские? - Дмитрий Никанорович резко

тряхнул крупной головой. - Мы свои построим, в нашем стиле.

Бетонные глыбы нам ни к чему. У нас есть свой, национальный

стиль зодчества, есть великолепные образцы. Тот же Кремль с

его островерхими шатрами башен - образец национального

стиля. Я представляю себе Москву завтрашнего дня, где

вместо сорока сороков с крестами будут возвышаться пики

наших многоэтажных зданий. Только вот Олег со мной не

согласен, - с подначкой усмехнулся он в сторону молчаливого

Остапова.

Олег не отозвался. Лицо его было сосредоточенным,

отрешенно-задумчивым, но не грустным, а напротив, каким-то

просветленным. Дмитрий Никанорович не уловил этой

просветленности и сказал невпопад:

- Что вы такой задумчивый? Мысленно вы уже там, на

фронте, мосты взрываете?

- Нет, Дмитрий Никанорович... Я сейчас думал о другом.

- О чем же, если не секрет? - быстро спросил Дмитрий

Никанорович.

- Враг у порога, над нами смертельная опасность, а мы

спокойно рассуждаем о завтрашнем дне, как будто этот день

гарантирован всевышним.

- А вы не считаете, что он... гарантирован? -

стремительно спросил Дмитрий Никанорович, и в низком

голосе его прозвучало нечто настойчивое и резкое, что

смутило Олега.

- Нет, не считаю, - конфузясь, ответил Остапов и густо

покраснел. - Некоторые сомневаются и бегут из Москвы на

восток.

- Некоторые не в счет, - резко и почти с раздражением

отозвался Дмитрий Никанорович. - И потом, надо разобраться:

бегут - это одно, а эвакуируются - совсем другое. Вот Павел

Дмитриевич не уехал. И напрасно. Вам бы надо уехать

непременно. Талантливых людей надо беречь. Мы всех

академиков-зодчих эвакуировали.

- Разве? - поднял ясные глаза Корин. - А я вчера на улице

встретил Алексея Викторовича Щусева. Насколько я помню, он

академик архитектуры.

- Отказался, - ответил Дмитрий Никанорович. -

Заупрямился старик. Что с ним поделаешь - таков уж он есть.

На днях я тоже встретил его, но не на улице, на крыше дома.

Представьте себе: утречком, вижу, сидит на крыше человек с

палитрой в руках. Перед ним этюдник. А на голове - кастрюля.

Да-да, обыкновенная кухонная кастрюля. Присмотрелся - да

это ж Алексей Викторович! Спрашиваю: "Что вы там делаете в

такую рань?" Отвечает: "Решил рассвет над военной Москвой

написать. С аэростатами, знаете ли, эффектно получается". -

"А на голове что у вас? Никак, кастрюля?" - "Она самая, вместо

каски. Осколки, знаете ли, падают от зенитных снарядов. А так,

говорят, безопасней". Я ему опять: уезжать, говорю, вам из