Бородино

Левенштерн внимательно посмотрел на него и кивнул.

– А вы-то как здесь, Алексей Петрович? – спросил он.

– Как вы с Барклаем уехали, приехал вестовой с левого фланга с известием, что князь Багратион ранен и флеши потеряны. Меня и Кутайсова Кутузов отправил исправить дела…. – ответил Ермолов. Левенштерн потрясённо смотрел на него – столько было новостей и каких!

– Едем мы мимо, пули поют… – Ермолов настроился на иронический лад. – И тут видим – бегут наши воины с редута! Я даже и не помню, какие слова я нашёл, чтобы их поворотить. А ведь поворотил! – он горделиво вскинул голову. – И как есть, толпой, пошли мы назад. А вы молодец! Знайте: я всегда буду приятелем человека, которого видел на белом коне впереди Томского полка при атаке этого редута!

Левенштерн усмехнулся и подумал, что обо всём этом приятно будет вспоминать всю жизнь. (Он ошибся – потом Ермолов говорил всем и везде, что батарею отбил он один, про Левенштерна в мемуарах своих не писал, а чтобы получить Георгиевский крест, Левенштерну пришлось летом 1813 года, почти через год, писать Барклаю рапорт. Поэтому Левенштерн о своем подвиге на Шульмановой батарее не любил ни рассказывать, ни думать).

– А где же Кутайсов? – спросил Левенштерн.

– А вот я и думаю… – спохватился Ермолов. – Где же он?..

Они пошли по площадке редута, кричали, спрашивали солдат и офицеров, выглядывали за вал, но Кутайсова так и не было. Ермолов решил, что, может, тот поехал по каким-то надобностям назад, в Горки, хотя и понимал отлично, что ни по каким таким надобностям Кутайсов отсюда бы в Горки не уехал. Потом была поймана бегавшая по полю лошадь Кутайсова – седло и стремя на ней были в крови.

Ещё позже какой-то солдат принёс шпагу и орден Кутайсова – тот самый Георгиевский крест третьей степени. Страшная его участь стала очевидной. Ермолов всю жизнь помнил оказавшиеся пророческими слова: «Мне кажется, меня завтра убьют»… (Правда, позже, Ермолов, любивший преподносить себя как человека исключительного, стал рассказывать, будто это он предсказал Кутайсову скорую смерть, прочитав её печать на лице товарища. Но поверить в это трудно). Тело Кутайсова так и не нашли.

Глава девятая

– Сейчас отрежем вам руку и всё зарубцуется в лучшем виде через две недели! – радостно говорил голос где-то сбоку Левенштерна. Левенштерн вздрогнул. «Слава Богу, что это не мне!» – подумал он. У него была рана пустяковая – пуля прошла сквозь правую руку – но пришлось ехать в лазарет. Левенштерн повернулся – врач, штаб-доктор Измайловского полка Каменецкий, соблазнял ампутацией молодого человека лет семнадцати в артиллерийским мундире. Несчастного только что принесли, ещё стоял при нём сопровождавший его бомбардир.

– Козлов, останься со мной, пока прибудут из обоза мои люди… – попросил офицер.

– Я попрошу, ваше благородие, чтобы здесь покамест вас поберегли, а мне позвольте вернуться на батарею: людей много бьёт, всякий человек теперь там нужен… – отвечал бомбардир.

– Христос с тобою, мой друг… – отвечал офицерик, едва шевеля запекшимися губами. – Если останусь жив, ты не останешься без награды…

Хирург подождал, пока бомбардир ушёл, и снова подступил к своей жертве. Левенштерн, которого уже перевязали, подошёл ближе и увидел, что у юноши левая нога раздроблена.

– Чем это вас? – спросил Левенштерн. Он знал, что раненого нужно отвлечь и для этого годятся даже разговоры о самом ранении.

– Должно быть ядром… – отвечал бедняга. – Мы стреляли по кавалерии картечью, пальнул я из флангового орудия, и оказалось, что это последний мой салют неприятелю!

– Не падайте духом, – сказал Левенштерн. – Ваша рана не смертельная. Как вас зовут?

– Норов, Авраам Норов… – прошептал юноша.

– Норов, Норов! – вдруг закричал молодой офицер, ходивший между лежавших и напряжённо вглядывавшийся в лица. Это был Дивов, уже час искавший по всему полю Кутайсова и осматривавший теперь лазареты. – Откуда ты здесь? Впрочем, что за дурацкий вопрос. Что мне сделать для тебя?

– Дивов, сделай чудо, добудь мне немного льда… В горле пересохло… – попросил Норов.

Дивов кивнул и вышел.

Левенштерн смотрел на лицо этого мальчика, черты которого, тонкие, становились всё тоньше. «Неужто помрёт?» – подумал Левенштерн. Главной его тайной, которую он не рассказывал никому (только в воспоминаниях через много-много лет написал) было вот что: давным-давно, когда ему было 16 лет и он должен был в первый раз ехать в армию, мать позвала деревенскую гадалку, которая дала Левенштерну выпить какое-то зелье из ствола солдатского ружья. «Теперь тебе не страшна никакая беда!» – торжественно заявила гадалка. Левенштерн выпил снадобье, не веря в колдовство, просто чтобы хоть немного успокоить мать. Но потом всякий раз, когда опасность проносилась над головой, кося тысячи вокруг, но не трогая Левенштерна, он вспоминал эту колдунью. «Вот ведь едва не шпионом меня выставляли – а пронесло… – думал Левенштерн. – И только что на батарее – сколько народу погибло, Кутайсова так и не нашли – а мне только руку оцарапало»…

– Откуда вы? – спросил он Норова. – Где вы сейчас воевали?