Бородино

– Скажи Петру Петровичу, что сейчас не могу – на меня самого как раз идут французы, – сказал Раевский. – Вот отобьюсь, так приеду.

Раевский понял, почему французы двинулись на него именно сейчас – они сокрушили фланг, теперь им надо сокрушить центр. Раевский с несколькими адъютантами поехал на батарею. На площадке редута стояли кровавые лужи, но Шульман был ещё жив и даже не ранен.

– Я думал, они никогда на нас не пойдут, так и будут стрелять! – сказал он, подходя.

– Они взяли флеши, Багратион ранен. Теперь решили, что наша очередь! – ответил ему Раевский.

– О! – воскликнул Шульман. – Пётр Иванович ранен! Как же так?

Раевский только развел руками. Багратион был для всех почти бог, а то, что его 25 лет не брали неприятельские пули, приводило всех в священный трепет.

– Кончилось, выходит, его счастье… Если уж Багратион ранен, то нам-то и подавно не уцелеть… – задумчиво сказал Шульман.

Они разговаривали почти обычными голосами – французы перестали стрелять, опасаясь попасть в своих. Шульман отошёл, а Раевский попытался разглядеть что-нибудь впереди батареи. Видна была густая масса войск, от которой вдруг отделилась колонна и пошла, кажется, к редуту. Однако дым закрывал и ближние подступы, и дальние.

Раевский выбирал, куда бы ему подъехать, чтобы всё-таки увидеть французов, как где-то рядом раздался истошный крик: «Ваше превосходительство, спасайтесь!». Раевский оглянулся и увидел, как в редут вбегают французы со штыками наперевес. Убегавший от них адъютант, тот самый, который кричал, хлестнул лошадь Раевского, и та понеслась.

Это была атака 30-го линейного полка под командой генерала Бонами. Французы вдруг разом появились отовсюду – лезли через амбразуры, перепрыгивали через вал. Из-за грохота орудий в редуте не было слышно ружейной стрельбы, которую вела по французам русская пехота, занимавшая выкопанные у подножия кургана волчьи ямы, так что появление неприятеля воспринималось совершенно «как из-под земли!». Артиллеристы схватились кто за что. Однако рукопашная вышла короткой – артиллеристы частью были убиты, частью разбежались. Французы в упоении бросились дальше, выбежали за редут ещё на сто шагов. Увидевшие их русские батальоны вдруг… бросились бежать!

Бонами приказал бить сбор. Французы, опомнившись, возвращались в захваченное у русских укрепление.

– Поздравляю вас, генерал! – сказал генералу Бонами капитан Фавье, тот самый, который накануне привез Наполеону дурные вести из Испании, а в день битвы пошёл в атаку с 30-м полком, чтобы доказать императору, что в Испанской армии нет трусов. – Это удивительная атака, и она наверняка будет щедро награждена – вы выиграли для императора битву!

Бонами довольно улыбался. Он поступил в армию во времена республики, ещё в 1798 году был произведён в бригадные генералы, но в 1800 году, после Маренго, его изгнали из армии, обвинив в краже и взятках (на самом деле причиной изгнания было то, что родиной генерала была Вандея, и Бонами подозревали в связях с мятежниками). Только в 1811 году его вернули в армию – перед походом в Россию Наполеону нужны были все. Хотя фамилия Бонами и означает «добрый друг», но генерал характер имел скверный и демонстрировал это, не стесняясь: когда Бонами, чей полк стоял в Любеке, решил посмотреть спектакль в местном театре, он распорядился гнать с лучших мест из ложи мэра и начальника любекской полиции, и адъютант сделал это. Из-за этого у Бонами тоже начинались было какие-то неприятности, но за подготовкой, а потом и за самой войной императору всё недосуг было его как-то наказать. Теперь же, думал Бонами, такая удача спишет ему не только любекского мэра, но и много чего ещё авансом!

– Да, вот таков генерал Бонами! – пророкотал он. – Не знаю, как император обходился без меня десять лет – может, потому ему и пришлось туговато при Прейсиш-Эйлау и Эсслинге, а?!

И он захохотал. Бонами был высокий, плотный, краснолицый здоровяк. Ему иногда говорили, что он похож на вождя шуанов Кадудаля, расстрелянного много лет назад, но говорили это редко – всё же про Кадудаля, знаменитого врага Наполеона, не стоило лишний раз вспоминать.

Между тем, Бонами был похож на Кадудаля не только внешне, а и внутренне: невероятное упорство, безрассудное желание вцепиться в горло жертве, а там будь что будет, умение пользоваться благоприятным мгновением, которое он угадывал каким-то наитием – таков был, по рассказам, Кадудаль, и таков же был Бонами.

Дивизия Морана, вместе с которой пошёл в атаку 30-й линейный полк Бонами, направлялась на полки 7-го корпуса, стоявшие слева от редута. Но по дороге Бонами вдруг увидел, что редут совершенно затянут дымом, и в голову ему пришло, что за этим дымом из редута, должно быть, совершенно не видно, что творится на поле, внизу, под редутом.

– 30-й линейный, за мной! – скомандовал Бонами, и его полк отделился от основной массы войск. (Этот момент ещё видел из редута Раевский, но потом дым закрыл от него картину).