Борисов-Мусатов

И для заядлых шалунов и смутьянов тихоня Мусатов — «свой». Федоров не сможет вспомнить ни одного случая, когда больной мальчик был кем-то обижен: «Да в отношении к Мусатову всякая подобная выходка была бы прямо гнусностью. Сам он, несмотря на бремя, возложенное на его детские плечи, был великолепный товарищ, всегда отзывчивый и даже, насколько я помню, веселый, что придавало особенную трогательность его маленькой фигурке… Он мог бы быть стройным и сильным, как другие. Он знал это и, однако, никогда не жаловался, не злился на жизнь, обошедшуюся с ним чересчур жестоко…»

А дома он мог взять свое сполна за многие часы «примерного» поведения и классной тоски. Родители мягко относились к его проказам. Иные из них носили теперь «научный» характер. Их реалист увлекся опытами по физике и заявил домашним, что проводит для них электричество. Иногда на экспериментах присутствовали жившие неподалеку школьные товарищи, но чаще Виктор звал Груню и крошечную Лену и, подзадоривая, уговаривал приложить пальцы к «электрической машине». Большая бутыль, чем-то обмотанная, вращалась на стержне между двух деревянных стоек, при трении с легким потрескиванием выскакивали белые иголочки. На хныканье Груни мчалась Евдокия Гавриловна. Но однажды «художества» сына завершились визитом городового. Виктор умудрился размалевать краской морду Мухтара, и дворовая собака превратилась в пугало: брови черные, глаза обведены фиолетовыми кругами, усы красные и зеленая борода. Как-то натянул озорник на пса свои брюки, форменный, с пуговицами, мундирчик, привязал на голову фуражку — и спустил с цепи. Визжа от восторга, Мухтар понесся по улице, пугая детей, изумляя округу, пока не был изловлен и опознан блюстителем квартального порядка…

Куда легче осваивать программу вторично, и в учебе намечается сдвиг к лучшему, но все равно еле тянет Виктор на двойках «с дробями». На экзаменах по русскому и немецкому снова «срезался». Летом подвергается переэкзаменовке и кое-как переводится в третий класс!.. Единственная пятерка — по рисованию.

Еще с конца прошлого года Федор Андреевич начал примечать Виктора. Вообще-то первым, чем прославился маленький Мусатов в училище, оказались не рисунки, а карты, какие велено было раскрашивать дома к уроку географии. Класс диву давался: «слепая» контурная карта у всех так себе расцвечена. А у Мусатова — прямо картина! Ярким синим насыщены глубины морей. Побережья и заливы обведены по контуру. Оранжево-коричневые горы рельефны, словно и впрямь выступают над плоскостью листа, густо зеленеют меж ними лесные просторы. И все так чисто, весело, что поневоле допытываешься, как бы научиться такому искусству. Однако у самих не получалось, и «по секрету» просили Виктора помочь. Но географ, едва развернув такую карту, лукаво улыбался и объявлял: «Это сделал Мусатов».

И Эльпидифору Борисовичу карты те нравились — вот и не знаешь, где оно пригодится, былое Викторово сидение с пяльцами и шелковой нитью, вдетой в иглу… Поэтому и на черчение, и на чистописание, и на разные васильевские «геометрические тела» усидчивости мальчику было не занимать. Но как-то в конце неудачного для него прошлого учебного года одноклассники увидели принесенный Виктором рисунок комнаты с мебелью. Столпились, как ранее перед пушкинским портретом работы учителя, тут же «доложили» тому о своем восторге. Федор Андреевич попросил показать рисунок. И залюбовался. Быстро расчувствовавшись, он попросил ученика Мусатова отдать ему рисунок на память. С того дня и пошли у Виктора в новом уже учебном году почти сплошь отличные баллы по рисованию.

Облик поглощенного художеством маленького реалиста будет отображен даже в беллетристике. В давно забытом автобиографическом романе «Моя весна» Александр Федоров еще раз выведет своего соученика под фамилией Муратов. Не однажды окажется Виктор Мусатов прототипом литературных персонажей: видать, необычность его судьбы порождала в современниках литераторский соблазн… Без сомнения, Федоров, позднее — близкий друг Ивана Бунина, присочинил «старинные» мотивы рисункам другого саратовского подростка, взял их из его будущего творческого мира. Но есть в романе и вполне правдоподобные детали: вспоминается какой-то приветственный адрес, украшенный виньетками Муратова.

Самое же для нас драгоценное просвечивает в таких эпизодах, как сцена исключения из реального училища главного героя — бедняка, раздражавшего начальство буйным, независимым поведением. Тут за немудреным домыслом в описании манеры поведения «Муратова» узнаются подлинные черты неповторимого, живого человека: