Борис Щербина

— Срочно вылетайте в Москву! Члены комиссии будут ждать вас на аэродроме, самолет уже готовят, так что сразу — в Чернобыль».

Оренбург. 26 апреля 1986 года

Борис Евдокимович собирался выступать последним. Его помощник Б. Н. Мотовилов находился рядом за занавесом, в комнате, где был телефон — таков порядок, хотя никаких звонков в этот нерабочий день Щербина не ожидал.

Тем не менее телефонный звонок раздался. Дежурный по обкому КПСС передал: по спецсвязи из Москвы звонит Ю. К. Семенов из Совмина СССР с важным сообщением для Щербины. Помощник посмотрел на часы: в Москве около 9 часов утра. Он тотчас написал записку для Щербины, прошел к президиуму и передал. Борис Евдокимович на этом же листочке написал, чтобы Мотовилов съездил в обком и переговорил с Семеновым.

Семенов сообщил, что на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной станции — авария с выходом радиоактивности, что обстоятельства еще недостаточно ясны, но на блоке бушует пожар с высотой столба пламени до 90 метров. Он также передал, что информация об аварии, представленная шифротелеграммой КГБ, передана председателю правительства Рыжкову и некоторым его заместителям, что в ближайшие минуты соберется президиум Совмина и подготовлен проект распоряжения правительства о назначении Правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии, председателем которой предлагается назначить Щербину.

Возвратившись в зал, где проходил актив, и дождавшись перерыва, Мотовилов все подробно рассказал Щербине. Борис Евдокимович решил сам переговорить с Рыжковым. Но сначала позвонил по «ВЧ» своему заместителю Семенову, уточнил некоторые детали.

Борис Евдокимович пытался убедить Рыжкова в том, что с ролью председателя комиссии вполне справится министр энергетики и электростанций Майорец, который уже находился на станции. Там же были ответственные работники Минэнерго, аппарата Совмина и ЦК КПСС, ряд ученых-атомщиков.

Рыжков настаивал на своем предложении. Он знал об аварии больше, чем можно было сказать даже по спецсвязи.

Закончив разговор с премьером, Борис Евдокимович отдал помощникам первое чернобыльское распоряжение: членам комиссии в 15 часов быть в зале ожидания аэропорта «Внуково-2». До вылета в Москву следовало завершить дела в Оренбурге. Его выступление планировалось в конце собрания. Борис Евдокимович попросил предоставить ему слово раньше. Разумеется, заместителю председателя правительства пошли навстречу. Он выступил, как всегда, дельно, аналитически, хотя мыслями уже был далеко от Оренбурга, от Южного Урала: «Что же стряслось там, в Чернобыле?»

Экипаж правительственного самолета был готов к вылету. Пилоты, узнав о перемене программы, не удивились: они привыкли к вводным: «Долетим и до Киева. Вот только во Внукове дозаправимся».

Москва — Киев. 26 апреля 1986 года

Дозаправка — 40 минут. Борис Евдокимович переговорил с членами комиссии — многих из них он знал. Академики Легасов и Сидоренко, первый заместитель министра здравоохранения Воробьев, первый заместитель начальника 6-го Главного управления КГБ СССР генерал-лейтенант Щербак… Легасов вспомнил аварию на американской станции «Тримайален» в 1979 году. Скорее всего, предполагал академик, причина той аварии ничего общего с событиями в Чернобыле не имеет.

Так и оказалось. Все было куда серьезнее. Осмыслив ситуацию, академик Легасов подвел итог: «Чернобыльская авария — это апофеоз, вершина всего того неправильного ведения хозяйства, которое осуществлялось в нашей стране в течение многих десятков лет».

Но пока в аэропорту «Жуляны» на окраине Киева столичную делегацию встречает председатель правительства Украины А. П. Ляшко с командой своих замов и министров республики. Александр Павлович и Борис Евдокимович — земляки-донбассовцы, встречаясь, всегда перебрасывались парой слов о родных краях. Но в этот раз было не до воспоминаний. Точной информацией хозяева не располагали, хмуро твердили, что там дело плохо.

Поначалу собирались лететь в Припять, городок у самой ЧАЭС, на вертолетах — две машины стояли наготове. Но внезапно на Жуляны обрушилась гроза, потемнело, хотя время еще было не позднее. В 140-километровый путь отправились «Волги» и «чайки».

На подъезде к Припяти, километров за восемь — десять, Легасова поразило небо. Багровое, точнее, малиновое зарево стояло над станцией. Это делало ее совсем не похожей на атомную. Глазу специалиста АЭС представляется объектом, не имеющим никаких выделяемых газов. Это ее отличительный признак. А тут вдруг такое — как металлургический завод или крупное химическое предприятие, над которыми зарево в полнеба.