Борис Парамонов на радио "Свобода" -июнь 2003- декабрь 2004

Можно поверить тому, что за неспособностью к другим занятиям некий больной комсомолец пробовал написать что-либо. Сомнительно, что у него из этого получилось то, что мы узнали под титлом "Как закалялась сталь". Но что-то он, безусловно, писал. Скорее всего, друзья-комсомольцы, наблюдая муки Островского, обратились за советом и помощью, как тогда говорили, в центр. А может быть, и сам автор отправил в одно из московских издательств какую-то рукопись с просьбой откликнуться. Центр откликнулся оперативно и умело: использовав действительно впечатляющий образ комсомольца-мученика, не оставившего надежды быть полезным, вокруг этого образа создали некий внятный текст. А потом этот образ и этот текст, как сказали бы сейчас, раскрутили. Раскрутку начал первый человек советской журналистики Михаил Кольцов, напечатав в "Правде" статью "Мужество" - о Николае Островском и его (литературном) подвиге.

Не думаю, однако, что сам Кольцов был причастен к созданию соответствующего текста: он был человек достаточно занятой, причем гораздо более важными делами. Мне кажется, что главной фигурой в создании мифа Островского был Виктор Кин (Суровикин), автор популярного романа о комосомольцах-подпольщиках на дальнем Востоке. Кин долгие годы был корреспондентом ТАСС в Риме и Париже, а потом в Москве был назначен чуть ли не директором крупного всесоюзного издательства. Скорее всего, к нему и попала рукопись Островского в той или иной степени готовности и качества исполнения. Он сообразил, что из этого сырого сюжета можно сделать высоко действенный пропагандистский миф: несомненный знак толковости советского издателя. Главное - инициативность: тогда еще не боялись проявлять таковую товарищи из среднего звена руководства. Так и получалось кое-что; Павка Корчагин явно получился.

Вряд ли Кин один работал над рукописью; скорее всего к Островскому в Сочи была отправлена некая бригада, в рекордные сроки подготивившая требуемый продукт. Кин, скорее всего, осуществлял общее руководство. Главное было - сроки и темпы: увидев, в каком состоянии находится будущий автор, необходимо было торопиться. Книга вышла в 35-м году, а в конце 36-го Островский уже умер.

Я не с потолка взял Виктора Кина: как-то он подходит для исполнителя главной роли в этом спектакле; да и слухи соответствующие ходили, особенно после того, как Кин, репрессированный в конце 30-х, после Сталина был реабилитирован, а роман его переиздан. Да тут еще вдова его Цецилия, вернувшись в Москву из ссылки, проявила активность: печатала в "Иностранной литературе" и "Новом мире" статьи про Италию и, надо полагать, что-то рассказывала в редакциях о своем покойном талантливом муже: судя по ее статьям, дама она была достаточно разговорчивая и тщеславная. Запомнилась одна ее статья мемуарного характера, как раз о годах в Риме и Париже: она обливалась слюной, вспоминая о сладкой заграничной жизни; о том, например, как однажды в театре, стараясь получше его рассмотреть, чуть ли не на колени взгромоздилась к Муссолини, присутствовавшему на спектакле. Неприятная была статья. Классовый подход вопиюще отсутствовал.

Был еще один персонаж, как-то связанный с Островским: некий Семен Трегуб, журналист и вроде бы еще литературный критик; во всяком случае, несколько книг о Николае Островском он написал. Помню, что с некоторых пор в прессе его стали как-то особенно упорно "доставать", а он оскорбленно отбивался. Похоже, что он имел прямое отношение к истории с Островским и как-то неблаговидно ее использовал в собственных целях, за что его и шпыняли. В советской прессе, как и в любой другой, умели и умеют сделать из человека клоуна, ничего прямо как будто не сказав.

Не могу не вспомнить случай, когда я сам догадался о подтексте одной реплики в "Литературной Газете". Некий человек (я помню его имя, но не буду называть) - очень уважаемый в полуподпольных культурных кругах - прорвался в печать: опубликовал в журнале "Театр" статью об актере Хмелеве. В Литературке появилась заметка, где его обвинили в плагиате - большой выписке из ранее изданной книги о Хмелеве другого автора. Эта выписка приводилась: я без труда узнал в ней несколько фраз из статьи Бердяева о Льве Шестове "Философия трагедии". О Бердяеве и Шестове говорить не стали, не желая совсем уж закладывать начитанного автора, но дали ему понять, что не только он к тому времени ознакомился с эмигрантскими подзапретными философами. Тонкая была работа.

Николая Островского раскрутили на все обороты, сумели сделать из него фигуру международно известную. Упоминавшийся Андре Жид был в Советском Союзе как раз в это время, в 36-го году; он посетил Островского. Я видел фотографию, запечатлевшую эту встречу: знаменитый француз с интересом всматривается в лежащего перед ним человека в красноармейской гимнастерке. Кстати, тоже умело выбранная деталь для создания визуального имиджа: не в белую же рубашку с галстуком надо было обряжать инвалида для показа знатным иностранцам (при Брежневе сделали бы как раз так). Смысл гимнастерки: Павка Корчагин продолжает сражаться.