Борис и Глеб

Однако эта точка зрения — не единственная, и против нее есть довольно сильные возражения. Во-первых, нет доказательств, что «троевластие» сыновей Святослава — Ярополка, Олега и Владимира — над Русью было построено на принципе сеньората: старший, Ярополк, получил Киев, но нет фактов, которые бы показывали, что Олег и Владимир были ему в какой-либо форме подчинены. (Между прочим, именование киевского князя «великим», выражающее подчиненность ему остальных князей, не отмечено еще ни при Владимире, ни даже при Ярославе Мудром.) Посажение в Новгороде старшего из сыновей киевского князя — это позднейшая практика. А Владимир, возведя на новгородский стол Вышеслава, затем передал его не следующему в очереди Святополку, а более молодому — Ярославу Мудрому. Что это: вопиющее нарушение права, произвол или свидетельство того, что такого права просто не было? Принцип сеньората выражен в завещании 1054 года, но его нельзя «опрокидывать» на более раннее время[97]. Выражение принципа старшинства как правовой нормы в Борисоглебских памятниках ставится исследователями под сомнение: «Следует отметить, что ни автор летописи, ни создатели житий в целом не ставят перед собой задачи дифференцировать обоснованность притязаний братьев — конкурентов в борьбе за отцовское наследство и власть — в соответствии с их происхождением. Критерий старшинства соотносится с принципом семейной субординации: летопись и жития аргументируют покорность Бориса Святополку тем, что старший брат после смерти отца должен занять место последнего. Ни один из авторов, однако, не считает старшинство Святополка бесспорным аргументом в пользу его права на наследование престола или основанием требовать от братьев подчинения. <…> В изображении летописца все сыновья Владимира являются сонаследниками его власти. Разделяя своих героев на старших и младших и провозглашая на примере Бориса требование подчинения последних первым, автор летописи не придает этому требованию ни бесспорной обязательности (поскольку действия всех остальных персонажей никоим образом не соотнесены с ним), ни смысловой определенности (поскольку автор не конкретизирует форм, условий и границ этого подчинения). Из трех главных сочинений о Борисе и Глебе только Чтение последовательно прославляет покорность младших князей старшим как добродетель и идеальную модель поведения, однако и в этом прославлении не уточняются конкретное содержание и параметры декларируемого подчинения. Иерархия старших и младших не отрефлексирована ни одним из авторов ни как этическая норма родственных отношений, ни как условие властной субординации. Слово “брат” характеризует исходные, биологически детерминированные связи персонажей и, вместе с тем, остается единственной дефиницией их статуса в системе взаимной коммуникации»^{340}.[98]

Еще С.М. Соловьев предполагал, что Борис, не вступая в борьбу со Святополком за киевский престол, «падает жертвою уважения своего к родственным отношениям, освященным религиею. Отсюда понятно значение Бориса и Глеба в нашей истории: они были первомучениками в этой нравственной борьбе нового христианского общества со старым, языческим»^{341}. Эту идею как бы подхватывает современный исследователь, утверждающий, что именно и только в эпоху после убийства Бориса и Глеба, в те времена, когда складывалось их церковное почитание, начинает формироваться принцип старшинства — ведь обычай, практика свидетельствовали о совсем ином: «Надо помнить, что до этого братоубийство было естественным способом, с помощью которого решались проблемы передачи власти. Св. Владимир, отец окаянного Святополка, стал единовластным правителем после убийства двух его (своих. — А. Р.) братьев, и Святополк, можно сказать, действовал по традициям, установленным отцом»^{342}.

На мой взгляд, проблема, существовал ли принцип старшинства на Руси к 1015 году, неразрешима. Совершенно прав был В.О. Ключевский, когда говорил: до времени Ярославичей «ни разу не случалось, чтоб князья-братья в достаточном числе своими счетами открыли нам правила и понятия, которыми они руководились в своих владельческих отношениях. Только сын Владимира, Борис, оставил в летописи намек на это в кратком выражении: “Не хочу поднять руки на брата старшего, он будет мне вместо отца”. Но Борис — святой человек, идеал христианского братолюбия. Основываясь только на его словах, можно вывести ошибочное суждение о том времени; нельзя сказать, выразилось ли в этих словах личное чувство Бориса или общепринятое в княжеской среде понятие»^{343}.[99]