Борис и Глеб

В имперский, послепетровский период Борис и Глеб перестали быть самыми почитаемыми святыми князьями: на уровне официальном их «заслонил» культ Александра Невского — князя-воина, небесного покровителя Санкт-Петербурга. «Уступили» братья и своему венценосному отцу: культ святого Владимира, первого христианского властителя и крестителя Руси, тоже был официальным, государственным, хотя и по преимуществу локальным, киевским.

В древнерусской книжности Борису и Глебу было посвящено множество произведений. В светской литературе Нового времени святые братья, несмотря на трагизм их судьбы, оказались обойдены вниманием: понимание смысла их подвига было утрачено. В 1821 году поэт и будущий декабрист Кондратий Рылеев написал думу о событиях 1015 года, но ее героем стали не страстотерпцы (имя Бориса в стихотворении даже не упомянуто), а их губитель Святополк, образ которого — напоминание о том, каким не должен быть истинный Гражданин и Сын Отечества:

И в страшной повести об нем
Его ужасные злодейства
Пересказав в кругу родном,
Твердил детям отец семейства:
«Ужасно быть рабом страстей!
Кто раз их предался стремленью,
Тот с каждым днем летит быстрей
От преступленья к преступленью»^{624}.

А спустя полтораста лет в плоско-пошловатом стихотворении «Набросок» (1972) великого поэта Иосифа Бродского мученичество Бориса и Глеба превращается в мазохистский анекдот, гротескно олицетворяющий извращенность и абсурдность российской и советской истории:

<…> Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей — куча на полу.

И т. д.^{625}

Позднее князь стал героем романов Леонида Латынина «Жертвоприношение» — первой книги из цикла «Русская правда» (1978-1989) — и «Берлога» (1969-1991, 2003)^{626}. Убийство Бориса проходит в них фоном, романный образ князя — сильного, цепкого, жестокого — не имеет ничего общего с житийным и летописным, а историческое пространство абсолютно условное, мифопоэтическое: смешены реалии древнего Киева, Московской Руси, Китая, Гражданской войны и наших дней.

Казалось бы, Борис и Глеб для современного сознания могут быть только диковинными экспонатами некоей исторической «кунсткамеры» — настолько глухо наше время к их подвигу и к тем смыслам, которые веками сохранялись в почитании святых братьев. Но это едва ли так. Одним из сквозных в культуре XX века стал мотив жертвы: от знаменитого романа Альфреда Дёблина «Берлин, Александерплац» (1929)^{627}до последнего фильма Андрея Тарковского «Жертвоприношение» (1985). Эта же тема, как и ситуация «порога», обнаружения и осознания себя перед лицом катастрофы — неизменный предмет размышлений у мыслителей, наверное, самого влиятельного философского течения прошлого столетия — экзистенциализма. Считать, что сейчас эти темы умерли или полностью исчезли, было бы опрометчиво. Воскрешение образов Бориса и Глеба и возрождение заключенных в них символических смыслов вполне возможны.

Религиозно или философски осмысленные слабость и смирение — это истинные ценности, настоящая сила, противостоящая горделивости, жестокосердой надменности. В наш век, культивирующий — особенно на просторах отечества — прагматизм и гедонизм и признающий лишь брутальных героев, сыновья князя Владимира могут показаться теми, кого на убогом языке улицы называют «неудачниками», «лузерами». Но совершённое ими не имеет ничего общего ни с податливым и робким подчинением обстоятельствам, ни с трусостью и параличом воли. Борис и Глеб напоминают нам об этом, равно как и об относительности преходящих ценностей — богатства, власти, величия державы, наслаждений плоти. О том, что, кроме них, есть нечто еще — если не большее, то иное. Они напоминают о неодномерности бытия. И этот смысл сохраняет значение независимо от исконных религиозных истоков, он обращен не только к воцерковленным и вообще к людям религиозным (что не одно и то же), но и к иноверцам, и к агностикам, и к атеистам. Конечно, символические смыслы, сохраненные в образах Бориса и Глеба, — это лишь одна из многих красок в полихромном спектре культуры: даже в религиозном сознании Древней Руси рядом со смиренными страстотерпцами были святые «грозные»^{628}. И почитание Бориса и Глеба нимало не мешало людям Древней Руси создавать великую державу: сами строители и «собиратели» были убеждены, что помогало. Конечно, выбор Бориса и Глеба — не образец для всех и вообще не образец для подражания. Это всего лишь напоминание. Не больше. Но и не меньше.