Борис и Глеб

У несчастного же Бурицлава на самом деле обнаруживается реальный прототип, и не один, а целых два. Только это не Борис, а его убийца Святополк, слитый в один образ со своим тестем. Историки давно установили, что первая битва между Ярицлейвом и Бурицлавом — это сражение под Любечем 1016 года, описанное в «Повести временных лет»^{464}. А в неудачных действиях диких бьярмов против владыки Хольмгарда и Кэнугарда сохранилось смутное воспоминание о действиях против Ярослава других «варваров», плохо знакомых скандинавским сказителям, — союзников Святополка печенегов^{465}. Событие, о котором говорит сага, может относиться к 1017 году^{466}. Таким образом, из внутренней хронологии саги следует, что если Бурицлав — это Борис, то убит он был не в 1015 году, а несколькими годами позднее^{467}. Из доверия к сомнительному источнику смещается точно датированное (с точностью до дня!) событие — убиение Бориса 24 июля 1015 года! Сторонники версии о Ярославе — убийце Бориса готовы признать множество известий и хронологических указаний саги ложными, но в угоду своему мнению никак не желают отбросить сообщение об убиении Бурицлава Ярицлейвом. Между тем уже довольно давно другие историки предположили: именем Бурицлав заменено имя Болеслав, распространенное у полабских славян и хорошо известное скандинавским сагам[140]. «Эймундова сага» сохранила память о распре Ярослава Мудрого со Святополком, которого поддерживал тесть, польский князь Болеслав Великий^{468}. Бурицлав из пряди — химерическая фигура, «фантом», появившийся в результате «склеивания» припоминаний об обоих противниках Ярослава. Правда, Болеслав не был убит, а благополучно вернулся в Польшу; Святополк же, согласно древнерусским источникам, умер за пределами Русской земли[141]. Однако это несоответствие — одно из множества — между сагой и историческими фактами вряд ли свидетельствует в пользу версии о тождестве Бурицлава со святым Борисом. Проще счесть эту неточность ошибкой памяти. Или примером подчинения фактов повествовательным моделям, характерным для жанра саги («пряди»): раз имеется главный герой, мужественный, решительный и хитроумный (Эймунд), спасающий недалекого и непредусмотрительного конунга (Ярицлейва), то у него должен быть сильный противник. И этого антагониста герой должен лишить жизни, выручая конунга. Историческая основа сюжета в «Эймундовой саге» переосмыслена «для создания “героического” образа Эймунда и развитой, детализированной и приукрашенной с помощью традиционных и узнаваемых для аудитории мотивов, почерпнутых в древнеисландском повествовательном фонде»^{469}.

Историческая память скандинавов была очень избирательна: «Все те события, которые происходили за пределами Скандинавии, являлись для составителей саг не более чем фоном, на котором разворачивалась деятельность их главных героев, и здесь говорить о каком-то “историзме” саг, о точном воспроизведении ими реальных событий не приходится. В этом отношении саги оказываются ближе к русским былинам, чем, например, к летописи. В силу специфики их как исторического источника в них не могут не соединяться самые разные сюжеты, самые разные действующие лица, не может не происходить смешения тех или иных хронологических ориентиров, повторения одних и тех же сюжетов применительно к разным персонажам. Наемники-скандинавы, несомненно, находились на службе не только у “Ярицлейва Хольмгардского”, но и у других русских князей, в том числе и у Святополка Киевского. Наверное, нельзя полностью исключать то, что в “Прядь об Эймунде”, действительно, оказались вплетены припоминания об убийстве скандинавскими наемниками (но не Эймундом, которого тогда еще не было на Руси!) князя Бориса Владимировича, чему не могло не способствовать сходство его имени с именем “Бурицлава”. <…> Но так или иначе, а все эти припоминания и переплетения в тексте скандинавской саги не могут служить основанием для обвинений в убийстве Бориса князя Ярослава Владимировича»^{470}.