Борьба за жизнь

Поль, как и Виктор, был признан годным. На следующий день каждому из двухсот пятидесяти отобранных вручили холщовый мешок с двумя грубыми полотняными рубашками, шерстяной курткой, брюками и шерстяной шапочкой. Там была еще одна пара холщовых брюк с такой же курткой и пара грубых башмаков. Отбывающих построили в две шеренги в просторном дворе тюрьмы. Затем под присмотром тюремщиков и солдат с примкнутыми штыками повели на пристань, где стоял на якоре военный корабль. Судно называлось «Крез»[57], через двадцать четыре часа оно должно было покинуть гавань, увозя с собою партию заключенных и конвой.

Поль не заметил, как поднялся на борт. Он по-прежнему ничего не слышал и не видел вокруг. Машинально ответив на перекличке, он спустился со всеми в трюм под присмотром вооруженной охраны.

Его, пятидесятого по счету, последним ввели в большую клетку из кованых железных прутьев, дверь которой тут же захлопнулась. На корабле было еще четыре клетки, в каждой содержалось по пятьдесят заключенных. По периметру[58] клетки шла скамья, к которой прикреплялись крючья для гамаков, на ночь их подвешивали. Люди заняли свои места. Все были ошеломлены и напоминали диких животных, воля которых сломлена и которые больше никому не страшны.

Посадка закончилась, капитану вручили досье[59] на каждого каторжника, и экипаж стал готовиться к отплытию. Судно наполнилось звуками, значения которых заключенные, запертые в клетках, не понимали. Но вот трапы убрали, и «Крез», выбрасывая из трубы клубы черного дыма, поднял якоря. Раздался оглушительный пушечный выстрел, на мачте взметнулся триколор[60], заработал мотор, все увеличивая обороты.

«Крез» отправился в путь, который должен был закончиться у берегов Гвианы, в двадцати семи милях[61] от Кайенны[62], на островах Спасения.

Почувствовав, что рвется последняя нить, связывавшая его с Францией, Поль едва удержал рыдания. Не желая доставлять своим спутникам удовольствие видеть его муки, молодой человек усилием воли остановил слезы. Остальные, делая вид, что им море по колено, ругались, отпускали непристойные шутки и задирали матросов-канониров[63], стоявших у небольших пушек, стволы которых были повернуты к клеткам.

Впрочем, морская болезнь вскоре угомонила и самых ершистых. Открытое море было бурным, и судно сильно качало. Каторжников рвало вовсю, пол в клетках покрылся отвратительными лужами. Страдания Поля были тем мучительнее, что он почти единственный не был подвержен морской болезни, в то время как все вокруг извергали содержимое своих желудков.

Так продолжалось целый день, и многие оказались не в состоянии подняться на палубу, в течение двух часов подышать свежим воздухом, как это предписывалось правилами. В конце двадцати четырех часов пути капитан «поймал» сопутствующий бриз[64] и, приказав погасить топки, поднял паруса. Корабль перестал валиться с борта на борт, и морская болезнь исчезла, как по волшебству. В клетках возобновился гам. Пришел помощник капитана и произнес краткую речь, которая усмирила и самых буйных. Было сказано, что малейшее нарушение дисциплины влечет за собой лишение ежедневной прогулки. Более серьезный проступок карается кандалами, изолятором и хлебом с водой. Пушечки, направленные на клетки, пускались в ход в случае мятежа.

— Увидите, что они заряжены отнюдь не печеными яблоками, — добавил военный. — И чтобы тишина в клетках! Запомните, я никогда не шучу, но сразу приступаю к делу.

Речь оказала благотворное действие на бандитов, которые благоразумно выбрали не пушки, но дисциплину.

Побежали дни, похожие один на другой. Через равные промежутки времени — двухчасовая прогулка на палубе под присмотром вооруженных матросов, еда, уборка, стирка и неотвязная вонь от сгрудившихся человеческих тел.

Поль все еще был в бесчувствии. Его душа осталась на бульваре Монпарнас. Механически, без единой жалобы он выполнял все положенное, но глаза его всегда были опущены, а губы плотно сжаты. Спутники решили, что он тронулся, и потеряли к нему интерес.

Мало-помалу с продвижением на юго-запад в трюмах становилось все жарче, и заключенные стали не на шутку страдать. Когда корабль пересекал Саргассово[65] море, огромное пространство, покрытое морскими водорослями, в которых чуть не погибли суда Христофора Колумба[66], капитан приказал открыть все иллюминаторы.

Пассажиры обнаружили на своих телах красные высыпания, известную в колониях экзему, доставлявшую больным мучительный зуд. Это заболевание не опасно, но переносится крайне тяжело. Оно поражает белых, еще не акклиматизировавшихся[67] в экваториальном климате.