Борьба за мир

— Ну-у? Старые мы с ним друзья. Ох, как я рад, что попал к вам.

— А скажите-ка… и уж если глупый вопрос задаю, простите… У вас с глазами-то тогда так не было?

По лицу Лукина пробежала нервная дрожь, он дернулся. Еще раз дернулся. Затем, овладев собой, сказал:

— Вот, как вспомню, так и начинается. Нет, с глазами это у меня на фронте случилось. Контузило. Всего землей завалило. После этого и с глазами. В госпитале лежал, а оттуда к вам.

— А-а-а! Значит, вы уже видели ее — костлявую! — И Иван Иванович, нахмурясь, заторопился: — Только вы вот что: в мои дела нос не суйте. Я об этом при Николае Степановиче говорю. А то ведь вы какие? Сразу фр-фр, марксизм, диалектика, а в технике у вас вот, — и показал кончик мизинца. — Не командуйте.

— Да что вы? Что вы, Иван Иванович? Я не на то прислан, чтобы командовать. Я ученик ваш и тут вам буду помогать и учиться у вас.

— Ну, то-то. — Иван Иванович, как все стареющие люди, раз заговорил о самом для него дорогом, уже не мог остановиться.

Его прервал вошедший Альтман. Отряхнувшись от снега, он вскрикнул:

— Такого бурана и черт Гоголя не состряпает, — и, увидев Лукина, протянул: — Э-э-э!

И тот тоже в ответ протянул:

— Э-э-э!

Затем Альтман, согнув руки в локтях, вскинул их, ладонями к Лукину. То же проделал Лукин… И они оба захохотали.

Альтман пояснил Николаю Кораблеву и Ивану Ивановичу:

— Когда мы были студентами, то кружок организовали имени Серафима Саровского: выпьем и руки вот так, как Серафим Саровский на камушке.

Вскоре они все четверо включились в дело… и сразу заспорили, особенно Иван Иванович. Альтман потребовал, чтобы наряду с рабочими-строителями были одеты, обуты, накормлены и рабочие моторного завода.

Иван Иванович яро запротестовал:

— Это не наше дело. Кормите и поите вы сами там с Рукавишниковым.

Его убедили. Но тут же возникло новое затруднение. В силу того, что одна столовая сгорела, тысячи полторы рабочих моторного завода получили на руки сухой паек, а на улице бушевал буран, и они не имели возможности даже разжечь костры. Лукин предложил приготовить им ужин и разнести по баракам. Потребовались дополнительные баки, кастрюли. В наличии таких не оказалось. Значит, надо было их срочно делать, — это поручили Ивану Ивановичу. Лукин и Альтман отправились в город тормошить городские организации, а Иван Иванович, взъерошив волосы, сел за телефон. Первым он вызвал Коронова. Тот явился незамедлительно. Ворвавшись в кабинет, он хлопнул в ладоши и пошел играть словами.

— Лошадку не покорми, и та взбесится, справедливо говорят, — повторил он слова Петра Завитухина. — А человек, он хитрее лошади. Лошадь что? Лягнуть хочет — спутай ее. А человека не спутаешь: ноги ему свяжешь, он рукой хватает, руки свяжешь, он словом так долбанет, что все разлетится. И давай крути в этом месте. Что? Жести надо? Найдем. Жестянщиков надо? Найдем. Крути, поднимай бурю! Меня в улице-то Бураном зовут. Буран я и есть.

Не хватало то белой жести на баки, то жестянщиков, то картошки, то хлеба, то подвод… И люди из кабинета Николая Степановича звонили повсюду — по заводам, по торговым организациям, часто выезжая туда сами. И все откуда-то шло, стягивалось. Появилось железо, жестянщики, картошка, водка на пятнадцать тысяч человек. Все это откуда-то прибывало, и чем больше всего этого прибывало, тем больше росла боязнь у Николая Кораблева.

— Справимся ли, Иван Иванович? — говорил он. — Надо ведь сегодня. Понимаете, сегодня, а не завтра эту радость дать рабочим…

— Радость-то мы дадим, а вот сломят ли они буран? В этом я сомневаюсь, — решительно заявил Иван Иванович.

Глава шестая

1

В студеные, буранные сумерки рабочие группами расходились по своим углам. Иван Кузьмич, Степан Яковлевич, Звенкин и татарин Ахметдинов, когда подошли к своему бараку, то не смогли узнать его: буран так его засугробил, что он просто казался горой из снега.

— Эко, леший, как наозоровал, — произнес Звенкин и длинными ногами принялся отгребать сугроб от двери.

А войдя в барак, они при тусклом свете электрической лампочки увидели, что стены поседели, точно обросли сивой бородой, с потолка свисали мелкие сосульки, как в пещере, а под нарами, согнанные сюда бураном, визжали крысы.

— Война дворцам, мир, стало быть, хижинам, — сказал Петр Завитухин и пожевал губами, делая лицо глупым. — Война дворцам, мир хижинам, говорю я, — громче выкрикнул он.

— Ни-и-чего. Будет и мир хижинам. Но тебе местечка там нет, Петра, — ответил Ахметдинов, сверкнув раскосыми глазами.

— А мне оно и не нужно. — Петр Завитухин сел на нары, вынул из кармана промерзший кусок хлеба, сунул его в ведро с холодной водой. — Оттаю, сожру и на боковую. Вот какая моя хижина.

За ним последовали все, по очереди оттаивая хлеб в воде, но хлеб от этого делался как замазка… И невольно каждый вспомнил свою семью.

Иван Кузьмич лег на койку, и ему представилась уютная квартирка в Москве, тихие субботние вечера. За столом Саня читает «Литературные новинки», а Елена Ильинишна, подавая стакан крепкого чаю, тихо произносит: «Отец. Не силен ли чай-то? Доктора что говорят? Вредно тебе такой».