Борьба у престола

И она протянула Шастунову руку. Арсений Кириллович поцеловал протянутую руку и отдал холодный, сухой поклон Рейнгольду.

– Какие же новости привезли вы нам из Митавы? Приехала ли императрица? – продолжала Лопухина, обжигая его взглядом из-под опущенных длинных ресниц.

Рейнгольд стоял молча, настороже.

– Императрица приехала сегодня, – сухо ответил Шастунов. – Она во Всесвятском. Государыня милостиво приняла депутацию, принесшую благодарение ее величеству за милости, оказанные народу, – закончил Шастунов.

– Императрица очень добра, – заметил граф Левенвольде.

– Да, – резко произнес Шастунов, пристально и вызывающе глядя на Рейнгольда. – Она изволила дать обещание оставить в Митаве всех окружавших ее чужеземцев, во главе со своим камер – юнкером Бироном.

Левенвольде нервно пожал плечами. Лопухина бросала на него тревожные взгляды.

– Конечно, – со скрытой насмешкой произнес Левенвольде. – Ведь она теперь не герцогиня Курляндская, а русская императрица…

Никто не ответил ему. Лопухина, видимо, была смущена, несмотря на все умение владеть собою. Щастунов невольно вспомнил намеки Сумарокова в памятную ночь 19 января, и чувство глухой, тяжелой ревности овладело им.

Инстинктом опытной женщины Лопухина поняла, что происходит в душе князя. Она снова бросила умоляющий взгляд на Рейнгольда. Левенвольде понял, что он лишний. Но в своем самомнении он объяснил ее желание остаться наедине с Шастуновым намерением что-либо выведать полезное для дела, потому что в душе он давно и бесповоротно решил, что Лопухина не может иметь иных мыслей и стремлений, чем он. Но все же он с явным недоброжелательством смотрел на молодого князя.

– Простите, – сказал он наконец. – Обязанности службы призывают меня.

Он сделал над собой усилие и с непринужденным видом поклонился князю.

– Как жаль, – протянула Наталья Федоровна.

Рейнгольд поцеловал ее руку и вышел. Несколько мгновений царило молчание.

– Князь Арсений Кириллович, – тихо начала Лопухина. – Подойдите ближе. Сюда. Вот так… Вы, кажется, не рады, что пришли?

Ее голос звучал печально и нежно. Этот очаровательный голос, такой глубокий и гибкий, проникающий в самое сердце.

– Я жалею, что пришел сегодня, – мрачно ответил князь. – Кажется, я был липшим, я помешал вам…

– Мальчик, милый мальчик, – с невыразимой нежностью произнесла Наталья Федоровна. – Он ревнует, он ревнует! – повторила она, низко наклоняясь к князю…

– Разве я могу ревновать! – дрожащим голосом произнес Арсений Кириллович.

– Не можешь, не можешь, не смеешь!.. – страстным шепотом сказала Лопухина, и ее обнаженные до локтя руки обвились вокруг шеи князя. – Милый, ревнивый, дорогой мальчик, – шептала она, крепко прижимая его голову к груди. – Я не выпущу тебя… Ты – мой…

Как утренний туман под лучами солнца, исчезли мрачные мысли Арсения Кирилловича. Восторг, бесконечный восторг, граничащий со страданием, охватил его душу… Огненный вихрь закружил его и сжег мгновенно и ревнивые мысли, и тревожные чувства…

Уже поздним вечером возвращался домой Арсений Кириллович. Он шел пешком, довольный и счастливый» уже мечтая о новом свидании с Лопухиной. Несмотря на поздний час, на улицах, прилегающих к Кремлю, и на площади перед Архангельским собором было шумно, суетился народ, горели факелы. Собор был освещен внутри. Это шли спешные приготовления к назначенному на завтра погребению покойного императора. Фасады домов украшались траурными материями. На площади воздвигались арки с траурными флагами. В соборе готовили гробницу в том месте, где был погребен царевич казанский Александр Сафагиреевич. Гроб с его прахом уже унесли.

Шастунов вспомнил, что ему тоже придется идти завтра в наряд, и вздохнул. Он устал от дороги, устал от волнений сегодняшнего дня, а завтра надо подниматься чем свет!

XI

Алексей Григорьевич Долгорукий в полной парадной форме, с голубой Андреевской лентой через плечо, торопливо и взволнованно вошел в комнату дочери Екатерины.

– Ну что же, образумилась? Пора, едем, – сердито сказал он.

Екатерина – высокая, стройная девушка в глубоком трауре – медленно повернула к нему похудевшее, бледное лицо с сурово сдвинутыми и горящими сухим, лихорадочным блеском большими глазами.

– Я не поеду, – резко сказала она. – Я уже говорила тебе, отец. Ты не отстоял для своей дочери подобающего места. Я не хочу унижений!

– Ты с ума сошла, Катерина, – воскликнул Алексей Григорьевич. – Чего ты хочешь?

– Я хочу, – ответила Екатерина, – чтобы чтили во мне государыню – невесту. Мое место с принцессами. Я не пойду с теми, кто еще так недавно целовали мою руку… Я такое же» высочество», как и принцесса Елизавета. Мое место рядом с ней.

– Ты уже не государыня – невеста, – сказал Долгорукий.

– Я государыня – невеста, и я умру ею, – ответила Екатерина. – Я не сойду со своей высоты. Унижайся ты, если хочешь. Я не унижусь…

– Послушай, Екатерина, – убедительным тоном заговорил Алексей Григорьевич. – Что было – то прошло. Надо начинать иную жизнь. И так уже жаловались на твою надменность. И так Бог весть что говорят про Долгоруких.