Борьба у престола

– Дозвольте, ваше величество, – начал Трубецкой, – прочесть единодушно выраженные сейчас желания шляхетства и генералитета.

– Мы ждем, – ответила императрица.

Как приговоренные к смерти, слушали верховники роковые слова:

– «…для того, в знак нашего благодарства, всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к вашему императорскому величеству от Верховного совета пункты уничтожить…»

Еще когда подписывали челобитную, князь Черкасский распорядился послать за Степановым, чтобы он немедленно приехал во дворец и привез кондиции. Чтение продолжалось, но главное было уже сказано.

Императрица встала и громко произнесла:

– Мое постоянное намерение было управлять моими подданными мирно и справедливо, но так как я подписала известные пункты, то должна знать, согласны ли члены Верховного совета, чтобы я приняла предлагаемое мне моим народом?

Последние слова были явной насмешкой. Она спрашивала согласия нескольких человек на принятие того, что предлагал ей, по ее словам, весь народ!

Верховники молча наклонили головы.

В это время Степанов передал Дмитрию Михайловичу привезенные им кондиции, сказав, что ему, именем императрицы, было приказано посланным от Черкасского доставить их во дворец,

Бережно, с благоговением взял Дмитрий Михайлович в руки этот документ, хранивший все его надежды, и, медленным, торжественным шагом поднявшись на ступени трона, низко опустив голову, подал императрице кондиции.

Анна не могла совладать с собой и резким, хищным движением вырвала из рук князя, как драгоценную добычу, заветный документ.

Зимний день кончался. Но ясный свет зимнего яркого солнца, погасая, заменялся другим – странным, красным, зловещим светом.

В большие окна кремлевского дворца врывался этот свет, сперва нежно – розовый, потом светло – красный и наконец кроваво – пурпуровый.

Обитые красным сукном ступени трона под этим светом блестели, переливались оттенками и казались кровавым водопадом. Золотые орлы на балдахине были словно залиты кровью, золотые ручки кресла, темные от тени балдахина, приобрели цвет запекщейся крови.

Кровавое сияние лежало на полу.

Присутствующие с изумлением глядели в окна. Все небо от запада до севера казалось залитым кровью. На лицах лежал странный оттенок. Солнце зашло, но в аудиенц – зале было светло. Словно вся комната представляла собой красный фонарь.

Темным пятном выделялось траурное платье Анны, но кровавыми огнями играла на ее голове золотая корона.

Анна медленно развернула лист и в глубокой тишине, протянув вперед руки и подняв их, резким движением разорвала кондиции сверху почти донизу, с угла на угол, слева направо.

Словно стон вырвался из груди Дмитрия Михайловича вместе с треском разрываемой толстой бумаги

С легким шелестом упал разорванный лист к ногам императрицы.

Самодержица!

– Отныне, милостью Бога, – зазвенел ее голос, – принимаю на себя самодержавство моих предков, согласно воле народа! От души желаю быть матерью отечества и изливать на моих подданных милости, доступные нам. Да будет первым словом нового бытия нашего – слово милости и правды. Всемилостивейше повелеваю освободить нашего графа Ягужинского из неправедного заточения и всех» согласников» его!

Восторженные крики покрыли ее речь.

Она подозвала к себе Семена Андреевича и что-то шепнула ему. Салтыков поклонился и вышел.

Анна милостиво допустила всех к руке.

В это время, пока происходила церемония, открылась задняя дверь, и, сияя золотом расшитого мундира, появился, в сопровождении Салтыкова, Эрнст – Иоганн Бирон, и кровавый свет заиграл на его сплошь зашитом золотом мундире, так что весь он оказался облитым кровью.

Надменно подняв голову, он прямо направился к трону. Шепот пробежал между присутствовавшими. Проходя мимо Василия Лукича, он слегка кивнул головой и насмешливо произнес:

– Здравствуйте, князь, на этот раз вы, кажется, окончательно проиграли.

Бешенство овладело князем, и, забыв свою сдержанность, не помня себя, он ответил:

– Ты все же не забудешь моей пощечины!

Лицо Бирона страшно исказилось, но он, не останавливаясь, прошел дальше.

Да, Эрнст – Иоганн Бирон не забудет пощечины! И эта фраза стоила головы Василию Лукичу.

Церемония кончилась. Императрица удалилась во внутренние покои. Верховники в сопровождении Макшеева, Дивинского и Шастунова прошли в малую залу.

Потрясенный, почти больной, уехал Юсупов домой.

– Ужели нет надежды? – спросил младший Голицын.

– Поднять армейские полки! Произвести бунт, низложить ее с престола и провозгласить императрицей цесаревну Елизавету! – ответил его брат – фельдмаршал.

– Ты не сделаешь этого! – тихим, упавшим голосом произнес Дмитрий Михайлович. – Поздно, все поздно! – добавил он, закрывая рукою глаза. – Пир был готов, но гости оказались недостойны его!

– Надо еще обдумать, – сказал Василий Владимирович. – Едемте.

Но в эту минуту в комнату вошел старый, толстый генерал с бабьим лицом и маленькими лукавыми глазками. За ним виднелся небольшой военный наряд.