Борьба как внутреннее переживание

Так как боец, который поднимается на бой ради своих целей, не может не заметить этого, и это сознание также не обладает ценностью для борьбы, так как она ослабляет его мощь: все же, где-нибудь все цели должны совпасть. Борьба является не только уничтожением, но и мужской формой зачатия, и потому не сражается зря даже тот, кто борется за что-то ошибочное. Враги сегодняшнего и завтрашнего дня: они связаны в появлениях будущего, это их общее произведение. И это приносит пользу: чувствовать себя в кругу той жесткой европейской нравственности, которая над криком и мягкостью масс укрепляет себя все сильнее в своих идеях, той нравственности, которая спрашивает не о том, что должно применяться, а только о цели. Это возвышенный язык силы, который звучит для нас прекраснее и более опьяняюще, чем все раньше, язык, у которого есть свои собственные оценки и своя собственная глубина. И то, что этот язык понимают только немногие, это делает его аристократическим, и определено, что только наилучшие, это значит самые мужественные, смогут говорить на нем.

Но мы жили во время, в котором мужественный был наилучшим, и ничего больше не должно было происходить из этого времени как воспоминание о событиях, при которых человек не стоил ничего, а его дело всё, так что мы все еще можем оглядываться на них с гордостью. Мы жили во время, в котором нужно было иметь мужество и владеть мужеством, это значит, уметь справляться с любой судьбой, это самое прекрасное и самое гордое чувство.

Снова и снова в нахлынувшем вихре атак огромных битв удивлялись увеличению сил, на которое способен человек. В минуты перед штурмом, где для странным образом измененного сознания внешнее уже расплывалось в опьянении, взгляд еще раз скользил над рядом согнувшихся в серых траншеях фигур. Там был мальчик, который снова и снова теребил походное снаряжение, мужчина, который безразлично уставился на глинистые стены, ландскнехт, который докуривал последнюю сигарету. Перед ними всеми поднималась жадная смерть. Им предстояло последнее и через короткое время уже суждено было найти свой конец. В них еще раз сжималось все самое сокровенное, пестрый мир еще раз проносился по мозгу как быстро мчащаяся кинопленка. Но тут было еще что-то возвышенное, что-то, из-за чего, когда раздавался сигнал к атаке, никто не отставал. Победителями были те, кто взвивались над краем окопов, оттуда и то равномерное спокойствие, с которым они шагали под огнем.

Затем наступало, позволенное только самым породистым, опьянение собственной смелостью. Не бывает ничего более деятельного, активного, как бег в атаку на полях, над которыми развевается плащ смерти, где противник является целью. Это жизнь на водопаде. Там нет компромиссов; речь идет обо Всем. Здесь самая высшая ставка, и если выпадает черное, то потеряно все. И, все же, это больше не игра, игру можно повторить, здесь же при промахе все потеряно, и изменить ничего нельзя. Это здесь как раз самое сильное.

Так воины в опьянении битвы нетвердо ступали туда, запуская из лука стрелы в тумане, танцора в неизведанном. Но над этими звенящими покрывалами, которые так часто рвались в огне, висело нечто гораздо большее, чем секундное опьянение. Мужество можно сравнить с танцем. Личность танцора – это форма, – это второстепенное дело, важно только то, что поднимается и опускается под покрывалом его движения. Таким образом, мужество – это также выражение самого глубокого сознания того, что человек охватывает вечные, нерушимые ценности. Как мог бы иначе только один единственный человек осознанно шагать навстречу смерти?

8. Ландскнехты

Мы стали старыми и удобными как старики. Преступлением стало быть большим или иметь больше, чем другие. Для нас, отученных от сильных опьянений, сила и мужчины стали ужасом, масса и равенство называются нашими новыми богами. Если масса не может быть такой, как немногие, то тогда немногие должны, все же, стать такими, как масса. Политика, драма, художник, кафе, лакированный ботинок, плакаты, газета, мораль, Европа завтрашнего дня, мир послезавтрашнего: Гремящая масса. Как тысячеголовая бестия она лежит на дороге, растопчет то, что не может проглотить, завистливая, подобная парвеню, пошлая. Одиночка снова проиграл, разве его рожденные представители не предавали его больше всего? Слишком плотно мы сидим один за другим, измельчающие мельничные жернова – это наши большие города, падающие ручьи, которые как гальку шлифуют нас, делая одинаковыми друг с другом. Жизнь слишком трудна; не живем ли мы призрачной жизнью? Герои слишком жестки; нет ли у нас наших героев с мерцающего экрана? Как красиво бесшумно все скользит там. Сидишь в мягком кресле, и все страны, все приключения плывут через мозг, легко и красиво как сон курильщика опиума.