Боратынский

Я думаю просить перевода в один из полков, квартирующих в Москве. Не говори покуда об этом генералу: к нему напишут отсюда. Я слышал, что ты будешь скоро к нам в белокаменную. Приезжай, милый Путята, поговорим еще о Финляндии, где я пережил все, что было живого в моем сердце. Ее живописные, хотя угрюмые, горы походили на прежнюю судьбу мою, также угрюмую, но по крайней мере довольно обильную в отличительных красках. Судьба, которую я предвижу, будет подобна русским однообразным равнинам, как теперь, покрытым снегом и представляющим одну вечно унылую картину. Прощай, мой милый. Я отослал письмо твое к Ознобишину; но за нездоровьем с ним еще не виделся. Преданный тебе

Е.Боратынский.

Впрочем, нельзя забывать, что иные минуты уныния оставляют по себе такие письменные памятники, что впоследствии можно только искренне изумляться тому, как нас бросает: вчера надпись на финские бани, от которой хохочет маленький Рыжик -- Муханов, сегодня -- мертвизна погребальных дум.

Не все так плохо.

Выздороветь, правда, он не мог и в декабре ("по словам Дениса, vise au sublime *, то есть принимает du sublime **") и до сих пор не добрался до Остафьева, а виделся только с Мухановыми да с Давыдовым.

* Вид имеет возвышенный (фр.).

** Сулему (фр.).

* * *

26-го ноября, между тем, в Петербурге было подписано цензурное разрешение на издание "Эды" и "Пиров".

* * *

В конце месяца до Москвы дошла весть: 19-го ноября в Таганроге умер император Александр. Следом за вестью закружились слухи и надежды: слухи о странной его смерти, надежды на свою новую жизнь. И хотя всегда все остается, как было, что наша жизнь без надежд?

Денис Давыдов в ту пору охотился по первому снегу в деревне и лишь только вернулся в Москву, первое, что должен был сказать Боратынскому: "Иди в отставку". Время было для отставки истинно удобное: новому государю уже присягнули, но царствовать еще никто не начинал. Он сел, должно быть, за прошение :

Всемилостивейший Державный Великий Государь Император Константин Павлович Самодержец Всероссийский Государь Всемилостивейший.

Просит Нейшлотского полка прапорщик Евгений Абрамов сын Боратынский...

А Давыдов просил Закревского ускорить дело.

(Впрочем, писал он прошение на имя Константина или нет -- неизвестно.)

* * *

Любезнейший друг Арсений Андреевич! -- ...Ты, конечно, будешь на коронацию, с каким удовольствием я ожидать буду этой минуты... -- Мой протеже Баратынской здесь, часто бывает у меня, когда не болен, ибо здоровье его незавидное. -- Он жалок относительно обстоятельств домашних, ты их знаешь -- мать полоумная и, следовательно, дела идут плохо. Ему надо непременно идти в отставку, что я ему советовал, и он совет мой принял. Сделай милость, одолжи меня, позволь ему выдти в отставку, и когда просьба придет, то ради бога скорее -- за что я в ножки поклонюсь тебе, ты меня этим на век обяжешь. -- Итак, прости, друг любезнейший, поцелуй за меня обе ручки у милой Аграфены Федоровны и верь неколебимой дружбе верного твоего друга

10-го декабря. Дениса

* * *

Но не Константину суждено было стать нашим новым милостивым монархом, а следующему за ним Павловичу -- Николаю. Новую присягу назначили на 14-е декабря.

Время настало непонятное: не каждый год Россия живет почти в продолжении месяца без царя. Надо быть совсем каким-нибудь отчаявшимся скептиком или отчаянным либералистом, чтобы не верить в такие дни благим переменам. Смерть самодержца всегда рождает некое колыхание воздуха -скорбно-возвышенное. То ли душа его, отпетая, так прощается с миром, то ли мы настолько развращены, что не можем скорбеть по нему без некоторого тревожно-радостного биения сердца: нас волнуют страх и надежда.