— Как и мы, они живут в постоянном страхе, страдая от набегов соседей. Потому-то они и поставили огромные каменные статуи, заставляющие чужаков думать, что народ, сумевший соорудить подобных великанов, силен и велик. — Мити Матаи вздохнул и, прищурив глаз, посмотрел на сидящую рядом Ваине Ауте. — Не хочу врать. Я тоже испугался, когда впервые увидел этих чудищ. Но так как вот уже несколько месяцев под моими ногами была лишь твердая холодная вода, я набрался смелости и решил высадиться, положившись на милость судьбы.
— А что потом? — Тапу Тетуануи, который завороженно слушая рассказ старого капитана, снедало любопытство.
— Сперва я подумал, что они меня убьют, — спокойно продолжил свой рассказ великий навигатор. — Те люди считают всех чужаков шпионами, за которыми придут воины с соседних островов. Потом, когда я им рассказал о своих приключениях, они стали ко мне иначе относиться.
— Они были любезны?
— Любезны не то слово. Они были любезными, думая, что я закончил путешествие и навсегда останусь с ними. — Он поцокал языком и тряхнул несколько раз головой: старого капитана до сих пор удивляли жители далекого острова. — Думаю, что при одном взгляде на мою разваливающуюся пирогу они решили, что мне и в голову не придет снова проплыть на ней по океану две тысячи миль, отделяющих меня от Бора-Бора.
— Очень логичное заключение, — подметила Ваине Типание.
— Для них да, потому что они с годами потеряли любовь к морю, но не для сына великого мореплавателя Бора-Бора, у которого была только одна мечта — вернуться домой. — Он улыбнулся своим воспоминаниям. — Я не стал разубеждать их, принял предложение дочери вождя племени и прожил там несколько месяцев, восстанавливая силы и практически заново учась ходить. Не хочу отрицать, то было прекрасное время… Действительно прекрасное.
— А почему ты не остался? — снова спросила добрая женщина. — Может, ты не любил свою жену?
— Любил, — признался он. — Однако мое сердце принадлежало Бора-Бора. Рапа Нуи — остров негостеприимный, продуваемый всеми ветрами. А народ там живет в страхе, потому что у них нет мира даже между собой. Каждый клан пытается устанавливать свои законы. Все охвачены ненавистью и злобой, а мой отец меня учил: ненависть в сердце — то же самое, что клопы в постели, тебе никогда не удается спокойно заснуть. Поэтому в один из вечеров я поклялся своей жене, что никому и никогда не выдам расположения их острова, и уехал.
— Но как?
— На своей пироге.
— Но ведь она была разбита!..
— Да, была, но я раздобыл смолы и свил канаты из волокон растения, которое они называют
— Я очень хорошо помню день твоего возвращения, — тихо сказал человек-память, — и хорошо помню песню, которую пели в твою честь.
— Да полноте! — запротестовал Мити Матаи, разгадав его намерения. — Это выглядело слишком глупо! Не собираешься ли ты снова ее запеть?
— Почему бы и нет? — последовал ответ. — Тебе она не нравится, а вот мне нравилась всегда.
С лица толстяка исчезла вечная улыбочка, делавшая его похожим на кролика. Он покашлял, прочищая горло, и протяжным голосом запел:
— А мне она по-прежнему кажется глупой и в день, когда ты ее сочинил, тебе нужно было отрезать язык. — строго подвел итог капитан «Марара», встал на ноги и, хлопнув в ладони, привлек внимание окружающих. — А теперь настало время браться за весла.
Они гребли всю ночь.
И на следующую тоже.
И на третий день снова гребли.
И на девяностый.