Бонсай

Куда меньше мне нравятся слишком частые упоминания о подругах и одноклассницах. Мучительней всего — яркие описания их красоты, безупречных манер и хорошего вкуса. К Тане, отец которой — директор пивоварни в Эльсиноре, он питает особые чувства. Каждый раз, возвращаясь после какого-нибудь празднества, он описывает ее эксклюзивные парижские туалеты. Она учит французский в университете, и у нее много друзей во Франции.

Особенно меня заинтересовало зеленое шелковое платье, сшитое по диагонали как бы из двух кусков, двух огромных платков, кончики у горловины подогнуты, а держится все на тоненьких бретельках. Стефан тщательно нарисовал его и попросил сшить в точности такое же. Я согласилась. Хочу походить на эту богиню, которую он так подробно описывает, что я практически могу к ней прикоснуться. Меня словно околдовало его восхищение красотой этой богачки, и я, не раздумывая, готова одолжить у нее немного шика. Победив ревность, превращаю себя в копию Тани, хотя копия никогда не сравнится с оригиналом. В глубине души я испытываю облегчение, оттого что не соперничаю с его аристократическими знакомыми, на фоне которых без сомнения выгляжу жалко. Но мои взятые напрокат перья, надеюсь, привлекут Стефана, как привлекают девушки одного с ним круга: те, кого он встречает в Академии художеств и Королевском театре.

Вы не поверите собственным глазам: я стала хорошей портнихой. Платье удалось, но дешевый тайский шелк от «Пера Ремье», конечно, не дотягивает до французского. Оно провисело в шкафу месяц, и я заставила Стефана взять меня с собой. Хотела надеть платье и угрожала в противном случае уйти из дома и утопиться. Он питает отвращение к скандалам. Семейные сцены — ниже его достоинства. Так что обещал в виде исключения в субботу взять меня с собой на Танин день рождения — ей исполняется двадцать один.

9/6. 64

Я ужасно волновалась, отправляясь на вечеринку в фешенебельной вилле с видом на Эресунн и побережье Швеции. Стефана раздражало мое беспокойство, он сказал, что Таня не наденет одно и то же платье дважды. Наверняка у нее новый наряд прямо из какого-нибудь парижского дома мод.

Конечно, на ней было зеленое платье. И Стефан избегал меня весь вечер, вел себя так, словно незнаком со мной. Большую часть времени я провела в туалете. В одиночестве, стыдясь своей жалкой имитации. В те несколько минут, которые я отважилась провести в большом бальном зале, украшенном цветами и свечами, из своего убежища в темном углу рядом с дверью я видела, как Стефан танцует с Таней и осыпает ее поцелуями по случаю дня рождения. Иногда Таня направлялась в мою сторону, и мне казалось, что она в бешенстве сорвет с меня платье-копию, но она проходила мимо, даже не удостоив взглядом.

Праздник продолжался до самого утра. На прощанье Таня подала мне руку и сказала: ей жаль, что она толком не пообщалась с женой своего хорошего друга, она надеется в будущем узнать меня получше. Мы стояли друг против друга в наших платьях-близнецах, и казалось, она этого не замечает. Таня вела себя как воспитанный интеллигентный человек, во всем меня превосходящий.

После нашей неудачи Стефан не спал со мной целый месяц. Это долгий срок для любой молодой женщины, которая, как и я, считает секс смыслом жизни. Иногда мне приходит в голову безумная мысль, что секс по большому счету его не интересует. Но я быстро ее отбрасываю.

Есть еще одна женщина, которую Стефан так живо описал, что мне пришлось ввести ее в дневник. Его любимая модель в академии. Я видела ее на рисунках Стефана. У нее пышные формы — рубенсовская женщина с густыми пшеничными волосами, толстой косой падающими на спину. Он говорит о ней как о восьмом чуде света. С ней мне, малышке-худышке, тоже не сравниться. Сколько бы я ни запихивала в себя конфет и пирожных, это никак не сказывается на фигуре. Стефан настаивает на том, чтобы рисовать меня точно в таких же позах, как и свою модель. Очень тяжело сохранять неудобное положение, не шевеля ни единым мускулом в течение целых пятнадцати минут. Ноги затекают, руки немеют. Все тело болит. Даже когда по моим щекам текут слезы, Стефан невозмутимо продолжает рисовать. «Искусство требует жертв», — говорит он, если я жалуюсь и дрожу от холода перед открытым окном. Во время работы ему нужен свежий воздух.

Мы сравниваем рисунки, и я вижу, что сравнение не в мою пользу. Заметно, что вдохновение художника пробуждается при виде классических форм натурщицы, ценимых им наравне с Венерой Милосской. Он говорит, что у меня нет обаяния, нет души. Мое тело хорошо в постели при выключенном свете. Его нельзя использовать как модель.

30/11. 64