Бом – Бом

Через год, так и не понюхав пороху, Николай вернулся с Дальнего Востока в Петербург и поступил в Павловское пехотное училище. По окончании полного курса наук он был произведён в офицеры, но не в подпоручики, как следовало ожидать согласно профилю заведения, а в хорунжий 1-го Аргунского полка Забайкальского казачьего войска. Родне и знакомым столь странные для «павлона» производство и назначение Николай объяснил тем, что якобы мечтает служить в кавалерии, а выпускнику пехотного училища осуществить подобное желание возможно только в казачьих частях. Причину же, по которой из всех казачьих войск он выбрал именно второразрядное Забайкальское, выставлявшее всего четыре полка против семнадцати донских и тринадцати кубанских, князь Норушкин истолковал слухами о приближении новой войны с Японией и своим стремлением оказаться вблизи будущего театра военных действий.

А как ещё он мог объяснить своё предчувствие, что к миру на огромной скорости, как метеор, приближается какая-то ужасная ошибка? Объяснить, что отчасти ошибка эта уже окутала землю мглой? Николай и вправду словно бы провидел: ошибутся все, и в их числе – он. При мысли о том, что он будет как все, у Николая начинали невыносимо чесаться лопатки. Он не знал, как это произойдёт и почему он не поймёт, что это произошло, но ощущение, что с неба что-то давит, отчего он теряет способность ясно мыслить и верно чувствовать, порой не оставляло его месяцами.

Аргунский полк квартировал на железнодорожной станции Даурия – там, по словам кержаков, когда-то видели бродячих колдунов, надзирателей сатанинских башен. Гарнизонная жизнь и тут была строго расписана по часам: стрельбы, дежурства по полку, подготовка к парадам в табельные дни, гимнастика, рубка и фехтование, занятия в конном строю, укладка походного вьюка. Здесь, в забайкальской степи, где когтистые травы хватали путника за ноги, Николай стал отличным наездником, так что с одинаковой удалью мог скакать, вцепившись лошади в гриву, в хвост, или вовсе у неё под брюхом; здесь же в волосах его навсегда поселился ветер.

Не обнаружив в Забайкалье ни рогатых убырок, ни каких-либо иных указаний на существование здесь башни сатаны, Норушкин через восемь месяцев путём изрядных хлопот (перед высшими не пресмыкаясь, перед низшими не возносясь) перевёлся из Аргунского полка в Амурский – единственный штатный полк Амурского казачьего войска. Там он поначалу был приставлен к пулемётной команде, однако вскоре возглавил разведку прославленной 1-й сотни, награждённой за поход в Китай на подавление боксёрского бунта серебряной Георгиевской трубой.

На четвертом году службы, уже в чине сотника, Николай в очередной раз круто согнул линию своей судьбы, казавшуюся близким и без того изрядно перегнутой. Не найдя никаких свидетельств о башне и в окрестностях Благовещенска, а стало быть не видя возможности исполнить здесь свой главный долг, он решил выбираться с Дальнего Востока.

На ту пору Монголия как раз провозгласила независимость, в результате чего ургинский лама Богдогэген Джебцзун-Дамба-хутухта – живой Будда – торжественно взошёл на престол, и монголы, еще не разучившиеся творить вместо истории мифологию, начали новое летоисчисление со дня его коронации– Халха, Внешняя Монголия, вступила во «времена многими возведённого» всемонгольского владыки Богдо-хана, наделённого от неба нечеловеческой силой, способностью одновременно находиться в сколь угодно отдалённых друг от друга местах, неуязвимостью для стрелы и пули, а также даром видеть сквозь стены и прозревать будущее, хотя в действительности хутухта был практически слеп и ради сохранения остатков зрения носил на носу зелёные очки, что, разумеется, ничуть не мешало ему быть одновременно несравненным духовидцем.

Династия Цинь к тому времени пала, но и республиканское правительство Поднебесной отнюдь не собиралось мириться с утратой северной провинции. Чувствуя близость войны, Норушкин, не колеблясь, решил выйти в отставку и записаться в монгольские цэрики как частное лицо. С этой целью он отправил прошение на Высочайшее имя об увольнении его с военной Его Императорского Величества службы, таким образом собственноручно поставив крест на своей дальнейшей армейской карьере.

Прошение ушло в Петербург, но дожидаться ответа Николай не стал – он не мог допустить, чтобы эта война, как и японская, закончилась без его участия. Приказ о зачислении сотника Николая Норушкина в запас пришёл из столицы только спустя пять месяцев – к этому времени в полку его уже давно не было. Он был в Кобдо, куда добрался, проскакав верхом с Амура через всю Халху по степи, такой пёстрой, будто вся Азия выстелила её своими коврами, по сухому и жёлтому солончаковому глянцу, через который, словно мёртвые головы, кубарем неслись перекати-поле.