Болтун

Мы вышли обратно в коридор. Он был темен, но вовсе не тих — то и дело вспыхивали ноты. Музыка, сначала ясная, затем все более мутная и перешедшая наконец в хаотическое нагромождение звуков, отлично передавала ощущение распадающегося сознания.

Я подумал, хоть это все и не обо мне, ничем не связано со мной, кроме места действия, в то же время я прекрасно чувствую здесь все.

Я знал, как это бывает, когда ты исчезаешь, распадаешься, расходишься по швам. Я уже умирал. И хотя я помнил это ощущение смутно, отголоски его сжимали мне горло. Я узнавал. Поэтому все здесь казалось мне невыносимым, душным, как смерть. Последнее сравнение, впрочем, не было правомерным. Душное, как смерть, то, что она и есть, надо же.

Октавия взяла меня за руку, каким-то невыразимым образом она ощущала, какую тошнотворную боль причиняют мне изымаемые из фортепьяно звуки.

— Пойдем, мой милый, — прошептала она. — Мы с тобой сейчас найдем его.

Но на самом деле вероятнее всего было то, что он найдет нас. Мой бог, в конце концов, направил меня по верному пути и дал мне именно то, о чем я и просил. Осталось с этим справиться.

У нашего народа имеется испокон веков чудесная песня об этом. Поется там примерно следующее: жил-был мужик, который очень проголодался, и так он хотел чего-нибудь поесть, что молил нашего бога о здоровом куске мяса, каких не видывали прежде. Бог услышал его желание и напустил на него, прямиком из леса, кабана огромного размера (здесь мнения изрядно расходятся, в нашей части Бедлама всегда утверждали, что кабан был размером с лошадь, и это был не самый крупный вариант). Мужик получил от этого кабана множество проблем и прямую опасность прерывания своей голодной жизни.

Однако, по признаниям очевидцев, авторов песни, мужик сумел обхитрить кабана и умертвить его, а затем не только наелся и семью свою накормил, но также закатил пир на всю деревню. Мораль песни заключалась в том, что тот, кто не может справиться с последствиями своих желаний, не достоин их исполнения.

Мысль это вела к другой, обнадеживающей — наш бог обращает внимание только на тех, кто способен показать ему нечто феерическое. Я чувствовал себя верхом на разъяренном огромном кабане, и мне нужно было удержаться и удержать мою Октавию. Если мой бог обратил внимание на мой тоскливый шепот над пропастью, значит он имеет на меня определенные планы.

Или, что тоже вероятно, мой бог находит забавным мою гипотетическую жестокую смерть в нелепейших обстоятельствах.

Мы шли по коридору, двигаясь на звук, по нотам, как по тропинке, то и дело сбивающейся и ведущей в пропасть. Теперь ноты сплетались с детским смехом тесно и горячо.

— У нас есть план? — прошептала Октавия.

— Безусловно. Мы кидаемся на него и пробуем не дать ему съесть нас. Думаю, надежнее всего будет попытаться отрезать этой штуке голову.

Я посмотрел на Октавию, потом тихо добавил:

— Не бойся, ты не испытаешь угрызений совести. Это уже не человек. Человек вокруг. А это просто тело, которое должно умереть.

— Я не могу поверить, что это все — человек.

— Думаю, если пойти в подвал, можно будет обнаружить его Эдипов комплекс, тайные фобии и счета за обучение в колледже.

Еще я думал о том, что человек этот, может быть чей-то родитель, может быть учитель, просто шел из школы домой и оказался вовсе не в том месте, где возможно было продолжать существование. Так бывает. Так часто бывало на войне, к примеру. Но сейчас, внутри разума этого человека, прощающегося с самим собой, все было особенно обидно.

Детские, чистые голоса приблизились. Было множество классов, и я боялся открыть не тот. Я подумал, вдруг в классе математики найду его первую любовь? Или лабораторная за кабинетом химии откроет мне секрет его тайного романа, который он писал двадцать лет.

Я не хотел терять время, но все же мне казалось неправильным ничего не знать. Я думаю, умирающий хотел бы, чтобы о нем помнили. Я тихо открыл ближайшую дверь, зная, что ошибся с выбором. За ней было лето. Солнце заливало класс, просторный и пахнущий сиренью. Он стоял у окна, я узнал его силуэт, да и одежда не сильно отличалась. Когда он обернулся, глаза его были напоены зеленью за окном. У него было ничем не примечательное, но в то же время тайно располагающее лицо. Из тех, в которых не заметишь красоты, но они тебе отчего-то нравятся. Это был человек, так и не достигший сорока. Аккуратно причесанный, умеющий бедствовать изящно, даже заплаты на пиджаке умудрялись выглядеть аккуратными. Конечно, школьный учитель.

Он обратился к женщине, сидевшей за столом.

— Знаешь, я подумал, может быть у нас еще может что-то получиться?

Она заполняла журнал, у нее был строгий вид и залаченный, аккуратный пучок светло-русых волос на затылке.

— Я не знаю, Райнер, — сказала она. — Мы уже пробовали.

Он улыбнулся.

— Но ведь мы можем попробовать и еще раз.

И хотя она не видела его улыбки, все равно ответила на нее. Это было вернее любого слова. Он сказал:

— Я очень по тебе скучаю.

Затем он сказал:

— Ты забран бездной.

Он сказал:

— Посмотри на свои дела.

Еще он сказал:

— Бледная луна. Юг, запад и восток.