Большая чистка сорок четвертого года. Кот привратника

Произнес он эти слова так торжественно, как будто за порогом его кабинета помещался зрительный зал, готовый разразиться рукоплесканиями по поводу моего появления в качестве главного героя еще неведомой мне пьесы. Нет, зрителей не было, зато места для них хватало. Сорок футов от двери до письменного стола, бескрайний ковер, бильярдный стол, несколько кушеток, кожаные кресла и все те же дубовые панели в стиле времен короля Артура. По стенам тянулись ряды фотографий: Батлер обнимает Хеберна, Батлер боксирует — в шутку — с Джоном Бэрримором, Батлер поднимает бокал в честь Ноуэла Кауарда, Батлер и Винчел перед микрофоном, Кэрол Ломбард целует Батлера в щечку. А я-то всегда любил Кэрол Ломбард. Несколько снимков представляли даже исторический интерес: Батлер и Джим Фарли на какой-то трибуне, Герберт Леман что-то нашептывает Батлеру на ухо. А мимо одного снимка я прошелся, заложив руки за спину: «Уоррену с благодарностью за прекрасный вечер. Вы меня страшно балуете! Искренне ваш Франклин Рузвельт». Ну и что, Уоррен Батлер, молиться теперь на тебя прикажешь?

— Говорят, у Муссолини тоже был просторный кабинет, пока он со своим кафешантаном не вылетел в трубу…

— О нет, мой гораздо больше, — нарочито небрежно ответил Батлер, но по его тону было заметно, что некогда он потратил немало времени и денег на решение этой немаловажной для него проблемы. Он предложил мне сесть несколько поодаль от себя, как раз на расстоянии плевка. Кресло было роскошное. Мало кто на нашем шарике имеет возможность пользоваться таким мягким, податливым и одновременно прочным, надежным креслом. Живут же на свете люди, которым никогда в жизни не приходилось опускать зад на обычную скамейку, и это свое везение они вдобавок принимают как должное. Таким удобным было это кресло, что меня снова начало подташнивать.

Батлер угадал мои мысли:

— Представьте, Джек, а ведь родился я в бедной семье.

Я промычал в ответ нечто невнятное.

— Да-да, я выходец из бедной польской семьи. Мы жили в Скрантоне. Настоящую нашу фамилию произнести — язык сломаешь, — Он еле заметно усмехнулся. — Отец возвращался с шахты поздно вечером и тратил уйму времени, чтобы отмыть лицо и снова стать похожим на белого человека. Он опускался в забой каждый божий день, кроме воскресенья, и через двадцать лет его легкие были набиты углем под завязку.

Однажды вечером он начал кашлять и кашлял уже до самой смерти. Сорок шесть ему было, когда он умер.

Батлера-старшего мне было жалко независимо от того, как там с ним было на самом деле, но уж слишком бойко отбарабанил Батлер-младший эту историю, чтобы вызвать к себе сочувствие.

— Поэтому вы стали коммунистом, — резюмировал я.

Он несомненно уловил смысл моей реплики, но невозмутимо продолжал повествование, каковое можно было бы озаглавить: «Уоррен Батлер, или Счастливчик на Бродвее»:

— Я приехал в Нью-Йорк тридцать пять лет назад, и мне сразу повезло: я прибился к театру на Четырнадцатой улице. Тогда еще ценили настоящее искусство, зритель и актер действительно понимали друг друга. Не то, что теперь. О Боже, какое это было великое время! — Он откинулся в кресле, держа сигарету в длинных пальцах. Он был, оказывается, из тех, кто любит пускать дым струйкой в потолок (а в несколько ином смысле и в глаза). — Я подметал в театре, был посыльным… вечно с грязью под ногтями… но в шестнадцатом году получил место у Зигфилда, и он обещал взять меня снова, когда закончится первая мировая. Я отправился в Европу, но, между нами, мальчиками, — он хохотнул, — сражения, в которых мне доводилось принимать участие, происходили во французских борделях! — Он выжидательно посмотрел на меня, но я промолчал. — Когда я вернулся, Зигфилд сделал меня своей правой рукой. Это было в девятнадцатом… да, в девятнадцатом, мне было тогда двадцать пять…

— Все остальное про вас можно прочесть в энциклопедии по истории искусств, — не удержался вставить я.

— А вы, как я погляжу, насмешник, — сухо заметил он. Я немедленно парировал:

— Мистер Батлер, вы пригласили меня по делу, не так ли? А ведь сегодня жара несусветная, и все-таки я пришел. Неужели только затем, чтобы выслушивать историю вашей жизни? Мне, знаете ли, и помимо этого есть чем заняться.

Он натянуто улыбнулся, и в кабинете похолодало. Стало быть, моя прямота пришлась ему не по нутру.

— Вы деловой человек, ну что ж, я рад. Правда, мне-то думалось, что детективу следует знать прошлое своего клиента. Но если вам неинтересно, приступим к делу.

— Возможно, мы еще займемся вашим прошлым, мистер Батлер, но хочу заметить на основании личного опыта: клиенты всегда сами выбирают, что им рассказывать, а что утаить. Пользы от такого рода откровенности немного. А помимо всего прочего, вы пока что не стали моим клиентом.

Батлер пристально посмотрел на меня и загасил сигарету. Выдвинул ящик письменного стола и достал оттуда лист бумаги.