Большая Берта

Берю утер пот со лба и облизал пересохшие губы. Язык был не чище сапог смотрителя канализационных люков в конце рабочего дня.

- Я решил, что под стать ей буду, и давай развлекаться без всякой задней мысли. Резвился, куролесил, визжал от восторга. Потом проводил молочницу до дому и вернулся к себе. А в мое отсутствие, оказывается, случилась катастрофа, землетрясение, извержение вулкана! Этот котелок с помоями позвонил моей благоверной, чтобы я немедленно явился сюда! Представляете, как меня встретили! Ведь считалось, что я тружусь вместе с ним!

Он снял шляпу и предъявил нам роскошное украшение - извилистые царапины на темени.

- Полюбуйтесь на последствия, месье! И это еще не конец. Берта, чтоб ее, месяц-другой меня мордовать будет, пока душевные раны не затянутся. Этот придурок, которого мне даже стыдно называть шефом, - погубитель семейного счастья! Маньяк! С ним можно иметь дело только в резиновых перчатках и противогазе!

Утомившись, Берю наконец умолк, и я воспользовался возможностью вставить словцо.

- Я не заходил в Контору после обеда, Толстяк, и не знал, что должен состряпать тебе алиби. А теперь заканчивай с излияниями страсти и отыщи веревку. И достаточно длинную и прочную, чтобы выдержала мертвеца, что валяется на краю крыши.

Следует признать, что чувство долга у Берю преобладает над всеми остальными чувствами.

- Мертвец? Где?

- Встань на стул и увидишь. Панорама Монмартра с трупом на переднем плане. - Я кивнул на стул, превратившийся в смотровую площадку.

- Черт! - воскликнул Его Величество, взгромоздившись на пьедестал. Так это ж Владимир!

Я так и подскочил.

- Как, ты его знаешь?

- Бывший мой клиент.

В тот момент, когда я собирался засыпать Берю вопросами, раздался голос, заставивший меня резко обернуться.

- Вызывали, господин комиссар?

Я сказал "голос"? Пардон, оговорился. Разве можно назвать "голосом" это булькающее бормотание, насморочное блеяние, лишенное всякого намека на интонацию? Право, не знаю, как у меня вырвалось. Я легко преступаю границы. Увлекшись, тонкую ниточку назову канатом, а ручеек - бурным потоком. У некоторых щедрая рука, я щедр на слова. Минималисты терпеть не могут моих выходок. Я окружен врагами, знакомыми и незнакомыми. Пусть. Узы вражды не разорвать! Ненавистники не в силах расстаться со мной, но проклятья взбадривают, в то время как похвалы нагоняют скуку. К тому же в поцелуе частенько больше микробов, чем в плевке.

Отлично, поехали дальше. Вперед! Я уже сказал, что бормотание, жалкое мычание, проржавевший насквозь голос раздался у нас из-под ног...

Разумеется, он принадлежал Пинюшу.

Вот и он, тощий, анемичный, застиранный, дряхлый. Обрубок, ошметок, траченный молью лоскут. Тень! Микроорганизм! Невидимка! Его глаза? Две щелки со следами засохшего гноя. Рот? Узкий лаз в мышиную норку, которому не дает обрушиться мелкий частокол зубов. Щеки? Два вогнутых листика кактуса. А подбородка вовсе не существует. Вместо него обрезок, скос, почти неразличимый. На лоб упорно падает жирная прядка волос, столь же жидкая, как и усы. Уши прижаты к черепу. Но украшением этому обломку крушения, башней на древних развалинах служит нос. Он выпирает, извивается, загибается, он бесконечен. Нелепый нарост, неизвестно для чего предназначенный и ни к чему не годный. Загадочная ошибка природы! А цвет! Зеленый, белый, иногда розовый на кончике. Если приглядеться, то можно обнаружить и желтизну, порой даже синеву! Сердце разрывается, как глянешь на этот нос! К тому же он протекает. Невольно задумаешься, человеку ли он принадлежит? Нет ответа.

Пока я размышлял над явлением Пино, он

повторил, бросив на меня взгляд быстрый, но от

того не менее колкий:

- Вызывали, господин комиссар?

- С чего ты вдруг принялся выкать? - осведомился я, подражая высокомерному тону его старухи.

Пино с подозрительной осторожностью преодолевал последние ступеньки.

- После того, что вы со мной сделали, господин комиссар, я намерен превратить наши отношения в сугубо официальные, - заявил недомерок.

Блеск! Нет, так не пойдет! Остатки моего терпения подходят к концу, сейчас я взорвусь, как написал некий обветшалый лауреат многих литературных премий.

- Значит, я виноват в том, что ты отправился в загул, а супружнице наплел, будто работаешь со мной? Отвечай, старый хрыч!

Пино отряхнул брюки, поскольку, выбираясь на террасу, ему все-таки пришлось опуститься на колено для поддержания равновесия.

- Позвольте заметить, - проблеял он, - что я не люблю, когда мне предъявляют обвинения в неблаговидном поведении в присутствии третьих лиц. - Он указал на Нини. - Месье может составить обо мне не слишком лестное мнение.

"Месье" смотрела на него, вытаращив глаза. Приняв любопытство за сочувствие, Пино принялся, не теряя времени, изливать душу: