Боя часов я так и не услышал

И все таки, на пятнадцатом этаже мне нравится до сих пор. Может быть, не так, как раньше, но все-таки. Это огромная комната, занимающая целый пролет. Наверное, внутри такого помещения могут поместиться не меньше десяти-пятнадцати мастерских тети Астрид, да еще и свободное место под бомбу останется. Здесь красивые зеленые обои с выдавленными золотыми рисунками, корзина для зонтов и тростей, оленьи рога вместо вешалки и маленький коврик у больших дверей, что бы вытирать грязные ботинки. Надпись на коврике давно стерлась, но еще можно разобрать буквы «Убери ноги! Убьет!», а чуть ниже и крупнее «Продается».

Прямо над головой хрустальная люстра, собранная из множества крохотных прозрачных капелек. Мама говорила, что отдала за эту штуку в Городе жалкие гроши.

– Есть прекрасное место прямо на объездной дороге! – всегда с восторгом вспоминала она, закатывая белые глаза, – Маленькая чудесная лавочка, где торгуют всякой всячиной. Цены такие низкие, что даже дух захватывает!

– Наверняка какой-нибудь хлам, – ворчливо отвечала бабушка Магда, – Или сделано абы как, или качества нет, или такое уродство, что глаза бы мои его не видели. Уж про крохоборов я многое знаю, милочка, поверь.

– Ну, конечно же, нет, фрау, – вздыхала Мама, поглядывая на люстру, – Это чудесное место находится совсем рядом с крематорием и бюро похоронных услуг. Все вещи, лежавшие на полках, были найдены мародерами в домах мертвецов, или лежали в их карманах. Я сама видела, как пара гробокопателей отдавали хозяину заведения две фарфоровые статуэтки, оттаявшие в чумной яме по весне. Вот оттуда-то такая низкая цена и прекрасное качество!

Маме можно верить. Ей редко нравятся какие-нибудь заведения.

– Ну, в таком случае, это, и правда, занятно, – соглашалась бабушка Магда, и всегда добавляла, – Нужно выбраться в Город, да посмотреть, не появился ли в продаже тюль этой старой ведьмы Штефани. Она уже давно дышит на ладан, а ее занавески с рюшечками мне всегда нравились!

Двери в прихожей большие, тяжелые, с витражным окном, состоящим из двух разных половинок. Есть блестящий засов и массивная цепочка. Однажды я попытался открыть их, и чуть не улетел вниз, прямо на кроны черного леса, раскинувшегося под Домом. Но какой оттуда красивый вид – дух захватывает!

Мама и Папа устроили мне настоящую головомойку за это, и пару недель я не покидал своей комнаты. Это, конечно, не так тоскливо, как стоять в углу, но все равно, довольно печально – со временем надоедает даже бумажная страна, спрятанная за обоями. Я расскажу вам о ней, когда доберемся до детской, хорошо?

Нет ничего удивительного, что гостиная на пятнадцатом этаже превратилась в настоящую навязчивую идею. Мой рассказ об этом месте подогревал интерес Люси и Томаса, поэтому наша вылазка была только под вопросом времени. Нам и прежде не слишком-то разрешали заглядывать в гостиную, а после моего эксперимента заходить туда стало вообще запрещено. Об этом недвусмысленно дали понять Папа и дедушка Клаус, пообещав оторвать голову всякому смельчаку, что нарушит самопровозглашенный интердикт. Впрочем, запрет всегда действует на детей, как вызов. Нет ничего удивительного, что мы пробрались наверх по лестнице, мимо лифта, который в это время обиженно ползал по шахте, подъедая летучих мышей и крыс одним поздним вечером.

– С такой высоты мы даже Город увидим, – утверждал Томас, привычно левитируя над ступенями, – А может, даже Столичный порт. Или Дальние Земли. Или что-то еще.

– Если нас не схватят раньше, – отвечала Люси, со скучающим видом переступая через две ступени сразу, – Наша Мама не слишком-то станет церемониться, если узнает об этом…

– Ничего она не узнает, – убеждал я, едва поспевая за приятелями, – Я надеюсь, во всяком случае.

Гостиная встретила нас приглушенным светом и мигающей под потолком люстрой. Наверное, на такой высоте гуляет сильный ветер, если он даже раскачивает Дом из стороны в сторону. Падать отсюда далеко. И не факт, что упадешь на землю. Взять, к примеру, дедушку Генриха. Он умер множество лет назад, но никто из жильцов не знает отчего. Может быть, как раз оттого, что выпал из дверей гостиной, кстати говоря. Повторять его подвиг совсем не хочется.

– Ну, давай, отпирай, – толкнула меня в плечо Люси, когда мы в нерешительности остановились перед тяжелыми дверями, – Чего время-то терять?

Я повернул ручку, потянул на себя, удивившись, как легко створка поворачивается на ржавых петлях, и замер в изумлении. Потому, что вместо волшебных залитых луной пейзажей, нам открылась только безразличная кирпичная стена. Очень старая, кстати говоря. Местами побитая, выкрошенная, и исцарапанная. Пожелтевший лист бумаги, приклеенный сверху, сообщил нам о том, что поезд из Города в Столицу отбывает с первого и единственного пути через двадцать две минуты, и ходит каждые шесть часов. Снизу стояла печать, поверх которой кто-то написал матерное слово.

– Это слово звучит, как… – начала Люси, но Том перебил ее.

– Это расписание со стены вокзала в Городе, – определил он, – Я его точно узнаю.