Бои местного значения

– Хотелось бы. А без заходов из-за угла можно? – довольно резко спросил он Антона. – Я тебе что, подзалетевшая школьница на приеме у венеролога? Что ты желаешь поиметь с меня на этот раз?

– Какой ты все же, Саша, невоспитанный. Не дашь человеку плавно подойти к снаряду. А я со всей душой.

Хоть разговор у них был как бы телефонный, голос форзейля едва слышно шелестел в капсуле, Шульгин внутренним взором ярко представлял себе и позу Антона, одновременно вальяжную и собранную, будто перед прыжком, и его выражение лица.

Так, наверное, мог бы выглядеть артист Тихонов, которому поручили сыграть Швейка без грима.

– Знаем мы твою душу. Так в чем проблема?

– Первая – куда тебя возвращать.

– В смысле?

– Видишь ли, твой оригинал сейчас… – Антон произнес это «сейчас» и запнулся. Даже он начинал уже путаться во временах. Впору вводить в русский язык новые грамматические формы. Придумать какие-нибудь «давнопрошедшее несовершенное», «будущее маловероятное» и тому подобное.

Как действительно можно говорить про находящегося во врангелевском Крыму Шульгина «сейчас», а про него же, пребывающего (пребывавшего?) в межвременном Замке, но где-то в районе 1984 года – «раньше»? Какой во всем этом физический смысл?

– В общем, твой оригинал фактически уже не находится там, где он находился в исходный момент. Совместить тебя с ним в Замке, сразу после возвращения из Лондона – задача сложная не так технически, как идеологически, скажем. Если он узнает о случившемся с тобой здесь до начала «исхода», это приведет… Я, признаться, и не знаю, к чему это приведет.

– Ты – не знаешь? – не поверил Сашка. Он мог сомневаться в нравственных качествах форзейля, но его всемогущество и всезнание он признавал почти безусловно.

– Увы – да! Мы вступили в такие области, что моментами я готов предположить, что ты и Андрей куда осведомленнее и сильнее меня.

Антон действительно не представлял, что может произойти с реальностями, этой и другой, «крымской», если Шульгин, вернувшись в Замок, расскажет Сильвии, которая, решив начать новую жизнь, стала его любовницей, обо всем, здесь происходящем. И о петле времени, которую она учинила, отправив пресловутое письмо. Возьмет аггрианка вдруг и передумает. Тогда как все повернется?

– Поэтому проще будет переместить тебя в двадцатый год. И ты, и остальные ребята там устроились очень неплохо. Совместишься с собой – и никаких проблем. Ну, появятся вдруг некоторые дополнительные воспоминания. Как бы два варианта одного и того же отрезка жизни. На судьбы мира это никак не повлияет.

– Слушай, мне совершенно безразлично, куда и как. Давай побыстрее – и все.

– Хорошо. По первому пункту соглашение достигнуто. Теперь второе. Ты бы не мог оказать мне последнюю услугу?

– Опять последнюю? – не скрыл сарказма Сашка.

– Очень на это надеюсь. Ты весьма бы мне помог, если бы согласился задержаться совсем ненадолго.

– Конкретно?

– На сутки, максимум на двое.

– Зачем?

– Для меня, для всего нашего дела.

– «Нашего» – в смысле «вашего» или ты говоришь о нас с тобой? – перебил Антона Шульгин по своей обычной привычке.

– Второе. Все это сильно касается судьбы всех вас. Если не удастся мой план.

– Что за план?

Антон, похоже, при всем своем нечеловеческом терпении такой одесской манеры диалога не выдержал.

– Ну помолчи хоть минуту! Нам всем нужно, чтобы ты задержался здесь, в виде наркома сходил на аудиенцию к Сталину, после этого встретился со здешней Сильвией. Когда ты уйдешь, Шестакову придется трудно. Следует создать ему предпосылки нормальной жизни и удачной карьеры. А Сильвия… Ей мы должны вкрутить хорошую, стратегическую дезинформацию. Иначе все наши предыдущие труды могут оказаться напрасными. Хуже того – ты этого не знаешь, а «тот» Шульгин и парни знают. Реальности угрожают схлопнуться, тогда вам всем до конца дней придется просидеть в Замке, как Гессу в тюрьме Шпандау. Или – эмигрировать с Земли вообще.

– А чем плохо? – принялся валять дурака Сашка. – Помнится, в самом начале ты как раз обещал нам турне по Ста мирам.

– Успеется. Я тебе все расскажу, в деталях, но теперь нужно спешить. Твой новый партнер нервничает. Так что? Отправляемся по домам или еще «распишем пулечку»?

Поймал форзейль Шульгина, поймал на беспредельной страсти к приключениям. Или – Сашка на подсознательном уровне, ревнуя к самому себе «основному», который наверняка успел «за отчетный период» вволю пощекотать себе нервы, возжелал и здесь учинить нечто этакое.

Чтоб было что вспомнить!

– Ну, хрен с тобой. Давай, тасуй колоду. Когда ни помирать, все равно день терять.

И не отдавал себе пока Шульгин отчета, что главным фактором, определившим его выбор, был затаившийся в самых глубоких слоях подсознания страх.

Вдруг его возвращение в себя окажется не чем иным, как самой банальной смертью? Сейчас он, как тут ни суди – самостоятельная личность, пусть и пребывающая в чужом теле, но ощущающая себя именно Александром Шульгиным, с собственной памятью о всей предыдущей жизни, плюс обладающая исключительно ему принадлежащим опытом последних дней.