Бои местного значения

– Да нет, не забыл, – ответил Шестаков, вытаскивая из кармана пистолет. – Ты, главное, не нервничай, – длинный и тонкий ствол «вальтера» уперся таксисту в бок.

– Что? Что такое? – не сразу понял происходящее Слесарев, которому, наверное, еще не приходилось сталкиваться с грабителями и налетчиками, которых в тогдашней Москве было никак не меньше, чем в нынешней, только вели они себя потише и власти поступали с ними куда беспощаднее. «Десятки» и «вышки» раздавали только так, без оглядки на адвокатов и «презумпции невиновности». Тогда суду достаточно было одного-двух свидетельских показаний, а «царицу доказательств» добывать тоже умели. Хорошо это или плохо – другой вопрос.

– Тут такое дело, браток Сережа, – мягко и ласково отвечал шоферу Шестаков, в очередной раз не переставая поражаться многосторонности своих актерских данных. – Или ты сегодня очень прилично заработаешь, так что и без всякой сберкассы на то вон хватит. – Он указал тем же пистолетом на к случаю подвернувшийся рекламный щит, освещенный уличным фонарем. Там до ушей улыбался здоровенный рабочий, по виду – шахтер, приобнявший за плечи столь же лучезарную подругу на фоне сочинской набережной. Пожарно-красный текст гласил: «В сберкассе денег накопил – путевку на курорт купил!» – Или все может совсем наоборот получиться. Я человек серьезный, деловой, мокруху не люблю. И ты меня к этому не вынуждай.

– Как, чего, о чем это вы? – испуг шофера был ненаигранный. Трусоват он оказался, даже как-то неприлично для разбитного московского таксиста.

– Да ничего, ничего. Сейчас ты выйдешь из машины и пойдешь, куда нравится. Чтоб не скучно было – на тебе для начала сотню. В ресторане можешь посидеть или девочку возьми на вокзале, время-то и пройдет. А часика так в четыре заберешь свою телегу, ну хоть на углу 1-й Брестской. Без обмана. У тебя зарплата сколько?

– В-восемьсот.

– Охота же за такое – по двенадцать часов спину гнуть, – хохотнул Шестаков. – А план? В день?

– Четыреста.

– Вот тут в ящике найдешь две тысячи. И свободен. Только не вздумай легавым настучать. – Шестаков теперь уже чувствительно ткнул его стволом в бок. – Тебя найти – плевое дело. Парк знаю, фамилию знаю, домашний адрес выяснить – что два пальца. А если я по твоей наводке сгорю – мои ребята тебя на ремешки порежут. Тупыми перьями, имей в виду.

Вот если машины на месте вовремя не окажется – тогда беги в легавку, заявляй. Мол, повез клиента, а он тебя кастетом по башке и в сугроб выбросил за Окружной дорогой. Пока очнулся, пока до телефона добрался. Отмажешься только так.

Таксист вдруг приободрился, осмелел, даже запел дребезжащим тенорком, но отнюдь не лишенным слуха:

– Деньги советские, ровными пачками, с полок глядели на нас.

– Молодец, – одобрительно кивнул Шестаков, – молодец. Боишься, а форс держишь. И меня боишься, что обману, и легавых боишься. Ладно, чтоб знал: дело имеешь с самим Пантелеевым. На тебе сразу кусок. – Он отсчитал не спеша шоферу тысячу. – Те две, что обещал, тут и будут, – похлопал ладонью по крышке перчаточного ящика. – Начинаешь прилично жить, фраер, поимей это в виду. Понравится – все впереди. Так что будь умничкой. Ну, бывай.

Шестаков подождал, пока Слесарев откроет дверку, и дружески толкнул его в плечо. Но так, что тот почти вылетел из машины.

Пересел на его место и плавно, аккуратно тронулся. Ему неприятности с милиционерами, носящими на рукавах ромбическую нашивку «ОРУД», сегодня были не нужны.

Через полчаса Шестаков стоял чуть ниже поворота с улицы Дзержинского на Кузнецкий Мост, прямо напротив дверей приемной НКВД, от которых тянулась тоскливая, мрачная, чем-то для человека, сведущего в мифологии, даже похожая на очередь к вратам Аида лента на удивление хорошо одетых женщин. Что разительно отличало ее от очередей за хлебом.

(Да сколько же он вдруг увидел самых разных очередей за неполную неделю своего «хождения в народ»? Едва ли не больше, чем за многие и многие предыдущие годы.)

Зато выглядели эти женщины (мужчин в очереди совсем не было), куда более подавленными, чем даже голодные рабочие в Кольчугине. Оно и понятно, не за хлебом стоят, без которого и перебиться можно день-другой. Передачи принесли арестованным или просто надеются узнать, в какой тюрьме содержатся отцы, братья, мужья и сыновья.

Под следствием еще, или отправлены на этап, или осуждены «без права переписки».

Смотреть на них Шестакову было тяжело, сразу же приходила в голову мысль, что точно так же, среди этих женщин, могла бы стоять сейчас и его Зоя, сжимая в руке узелок со сменой белья и кое-какими, поначалу, возможно, довольно приличными продуктами.

Если бы вообще было кому и что передавать.

И тут же он ощутил нечто вроде радости – к нему это все не относится. И даже больше – они те, кто сейчас пребывает внутри одной из московских энкавэдэшных тюрем – неудачники, не сумевшие постоять за себя тогда, когда это еще можно было сделать, а вот он – сумел.