Бои местного значения

– Твое счастье. Если до Москвы не поймают, глядишь, обойдется. Хаза надежная есть, ксиву выправят?

– Тебе зачем? Тоже надо? – насторожился вор.

– Мне от тебя ничего не надо, – сплюнул под ноги Власьев. – А вообще, по закону-то, тебе теперь у меня в долгу ходить и ходить… Если ты вправду вор, а не сявка подзаборная…

– Нет, да чего, Пантелей, я ж не отказываюсь. Просто это, опасаюсь, сам не знаю чего, а вот…

– Как раз чего теперь опасаться – куда как понятно. Ты, главное, не ошибись. Нам бы до Москвы добраться, а там поговорим по делу. Разок-то ты мне уж точно поможешь. Или нет?

– Да что ты, Пантелей, да какие вопросы? В Москве у меня корешей – море! Всем обществом поможем. Да когда я расскажу, с кем судьба свела…

Власьев уже понял, что его судьба свела с не слишком серьезным и авторитетным «деловым». Хотя кто его знает, не лепит ли и его случайный спутник горбатого так же, как и он сам сейчас? Нестыковка выходит по поведению и психологии.

Но сейчас главное – доехать до Москвы. Там посмотрим.

И он замолчал, не обращая больше внимания на соседа – пусть, если хочет, думает о случившемся, а надо будет, сам и заговорит.

Власьеву же, привыкшему за семнадцать проведенных почти что в лесном скиту лет, опять нужно было порефлексировать.

Недавно пережитый страх, вернее – отчаяние, который он испытал в кольчугинской КПЗ, был куда сильнее, чем в камере кронштадтской гауптвахты. Там – молодость, боевой азарт, вера в Белое Дело, готовность претерпеть «за веру, царя и отечество».

А на этот раз – прежде всего ощущение бессмысленности происшедшего. Жил, мол, жил, хорошо там или не очень, но все же. И вдруг поддался на старости лет неизвестно какой идее, пошел на поводу у обиженного властью приятеля (из них же!), и что теперь?

Вся оставшаяся жизнь сжалась вдруг до недели, двух, ну пусть месяца, провести которые предстоит в мерзких, вонючих камерах, в общении с нечеловечески жестокими следователями, и закончится все… Чем?

Он не знал, как сейчас принято у большевиков – в лоб стреляют приговоренным или в затылок.

И вдруг – возвращение Шестакова. Совсем как тогда. Одного его незаметного движения руки было достаточно, чтобы поверить – старый друг не выдаст, сделает все, чтобы спастись самому и спасти его, старлейта Власьева.

Но. Если в тот раз, в двадцать первом году, Шестаков рискнул бескорыстно, по старому, несоветскому правилу «сам погибай, а товарища выручай», то теперь что?

Теперь нужно не допустить подобных промахов впредь.

– Слышь, браток, – обратился он к Коляну, – а в том Торгсине, куда вы ложки скидывали, там по вечерам как, много рыжья и денег скапливается?

Вор посмотрел на него со свежим интересом. Догадываясь о смысле вопроса.

– Знаешь, вот этим я не интересовался. Не мой профиль, и самый же центр, Смоленская площадь. Но думаю так – поутру, к открытию, у них там в кассе только боны, на которые жратву и барахло дают. Ближе к закрытию – наоборот, рыжье, серебро, валюта. А советские башли – даже и не знаю, бывают они там вообще… А ты что, сильно жохом ходишь?

Власьев, вошедший в одну из тех ролей, к которым почти два десятка лет себя готовил, трижды хрипло кашлянул, как бы изображая то ли смех, то ли возмущение неуместным вопросом нижестоящего по иерархической лестнице сотоварища.

– Вообще-то у нас за такие вопросы кишки на телефонную катушку наматывали… – раздумчиво сказал он и тут же резко крутнул руль, объезжая глубокую выбоину на проселке. Задним правым колесом он в нее все же попал, да так, что оба они чуть не пробили головами фанерную крышу кабины.

– Да нет, ты что, – прошипел вор, сплевывая кровь от прикушенного языка. – Я думал так, по-простому поговорить..

– А если по-простому, то доберемся до Москвы – если, чтоб не сглазить, тогда и поговорим.

Доехали. И даже без происшествий. Сначала до глухой станции Берендеево Ярославской дороги, чуть севернее узловой станции Александров, на окраине которой свалили в овраг машину и побросали в снег винтовки, а потом, рабочим поездом, и до Москвы.

Не подверглись даже и проверке документов, потому что соскочили возле Депо, где валила густая толпа пригородного народа, расходясь по многочисленным тропинкам к дыркам в заборе справа и слева от платформы. Никаких вохровцев не наставить, чтобы всех отследить.

Вышли к началу Большой Переяславки и побрели переулками в сторону Мещанских улиц.

– Все, здесь – расканались, – сказал случайным спутникам Власьев. – Спасибо, как говорится, за компанию. Тебя где найти? – ткнул он пальцем в грудь вора. – Да не менжуйся ты, почаще вспоминай, где сейчас вот был бы, если б не я. Говори, а то мало ли как еще повернется…

– Да нет, я не понимаю, что ль? Приходи на Тишинку. Там такой есть Электрический переулок. Дом 5. Постучишь, меня спросишь. Я предупрежу. Скажут, что и как.

– Вот и лады. До встречи, братан. И, как мой дед говорил, почаще води ухами…

– Чем-чем?

– Вот этими, – он показал пальцем. – Ушами, по-научному выражаясь…

– Понял, спасибо за совет, – и уже повернулся, чтобы уходить, как нарком его снова окликнул: