Богоматерь лесов

Но хуже всего было то, что Элинор постоянно вмешивалась, считая своим долгом сказать свое слово, она потакала прихотям Томми, не давая ему взрослеть. Она не могла промолчать, заставляя Тома расплачиваться за все и стараясь задеть его побольнее. «Ты всегда его защищаешь, — говорил ей Том. — Ты всегда на его стороне, даже если он неправ». — «Это не так». — «Нет, так». — «Не надо объяснять мне, кто я такая, Том. Я знаю, что думаю не хуже тебя. Я тоже человек, и у меня есть собственное мнение. И оно не менее важно, чем твое». — «Что бы ни случилось, ты на его стороне. Я не могу этого понять. Ведь я хочу одного — помочь ему». — «Ясно». — «Иначе я не стал бы тратить на это время. У меня есть дела и поважнее, чем возиться с ним. Но я делаю это, понимаешь? Я хочу, чтобы он повзрослел. Чтобы он стал человеком». — «Ты делаешь это, потому что ты приперт к стенке, Том». — «Ты позволила ему вбить между нами клин. Ты позволила ему встать между нами и все испортить. Я…» — «Я просто не даю тебе издеваться над моим сыном». — «Это вздор». — «Спокойной ночи, Том». — «Это полный бред».

И так без конца. Это постоянно мешало его сексуальной жизни и заставляло его притворяться и лгать, ради того чтобы переспать с женщиной, которую он на самом деле не любил. Победить было невозможно, и это приводило его в ярость. Когда Томми подрос и немного окреп, Том взял его с собой на лесоповал, в очередной раз надеясь, что все изменится, что мальчишка рано или поздно станет другим человеком, гормоны или работа сделают свое дело, но Томми оставался собой, он не понимал, что происходит, не усваивал то, чему его учили, был не в состоянии наточить цепную пилу, его не интересовали секреты производства и ремесло лесоруба, подпилы, подсечки, приемы валки, подрезание заболони и работа с тяговым канатом. Он постоянно портил хорошую древесину, не соблюдая простейших правил раскряжевки, по сто раз повторяя одни и те же ошибки. Сколько ему ни объясняли, как обращаться с пилой, все было без толку. «Пошевели хоть немного мозгами, попробуй представить, что произойдет, если ты сделаешь этот надрез». Мальчишка хмыкал, словно понял, что ему пытаются втолковать, и продолжал свое. «Да ты просто кретин», — говорил ему Том и опять показывал, что нужно делать, а Томми стоял и смотрел. Это его вполне устраивало. Просто стоять рядом. Он не пытался прочувствовать работу изнутри и выполнить ее без понуканий, он не желал думать своей головой, он ждал, пока ему всё разжуют, и даже после этого умудрялся всё испортить. Он не собирался идти в лесорубы. У него и в мыслях этого не было. Оставалось лишь давать ему поручения, говорить, что надо сделать, а потом слушать его нытье и жалобы. «Сбегай в мастерскую и принеси мне домкрат». — «Я должен пешком тащиться в мастерскую? Без этого никак?» — «Это что за разговоры?! Господи, вот паршивец, да ты должен гордиться, что я попросил тебя принести домкрат, и мчаться за ним со всех ног, а не скулить и распускать сопли, когда тебя просят об элементарной вещи, сукин ты сын!»

В конце концов он покорялся. Том умел подчинить его, заставить делать то, что положено. Это напоминало ему дрессировку собаки. Ты бьешь собаку, чтобы заставить ее идти рядом или приносить палку, и собака слушается, чтобы избежать побоев, но когда тебя нет рядом, она в два счета выкапывает яму посреди лужайки или съедает твои ботинки, если ты не позаботишься, чтобы за это ее ожидало новое наказание.

Зачастую у Тома оставался неприятный осадок. Мальчишку было слишком легко запутать. Его сын был жалким слюнтяем, как же отцу за него не переживать. «Спасибо, что принес домкрат», — говорил Том. Наверное, он и вправду чувствовал что-то вроде благодарности. Что после этого мог подумать о нем Томми? Что его отец вздорный ублюдок, который сам не знает, что ему нужно? Нередко Том не подавал виду, что хочет извиниться, он считал, что лучше гнуть свою линию до конца и плевать, как он при этом выглядит. Разве не об этом говорилось в Библии? Сколько раз Бог Отец приходил в такую ярость, что уничтожал людей сотнями и тысячами, истреблял их без оглядки, а затем его настроение менялось: «Здесь, в плодородной долине, был город, — говорил Он, — мне жаль, что я поубивал уйму народу, но теперь я немного успокоился, кровавая бойня — отличное средство, чтобы прийти в себя».