Богоматерь лесов

Ему не хотелось чересчур давить на нее. Он знал, что это редко приводит к успеху, и предпочитал иные пути. Отец отца Коллинза всегда давил на него, мать же любила сына до безумия, и подобное сочетание легко могло породить Сталина или Гитлера, но в данном случае оно породило священника. Размышляя в колледже над этим парадоксом, отец Коллинз читал «Майн кампф», книги по теории психологии, воспоминания о Гитлере, Сталине и Мао. Оказалось, что последний тоже имел похожую семью, — факт, малоизвестный на Западе. Отец Коллинз с ужасом обнаружил, что, подобно этим безумцам, он рос, стыдясь своей провинциальности — в его случае провинциальности американских обывателей с Западного побережья, синих воротничков, — но с облегчением отметил, что, в отличие от них, его миновали суровые испытания страшной войны. Он убедил себя, что эта составляющая имеет огромное значение, хотя прекрасно понимал, что на самом деле все не так просто и все теории мотивации человеческих поступков часто носят поверхностный и необдуманный характер. К тому же он был изрядным трусом. Он не мог прожить чужую жизнь, тем более по приказу извне. На его взгляд, самой страшной строкой в трагедии «Юлий Цезарь» была фраза: «Ему знак смерти ставлю» [4]. В двенадцатом классе Донни всецело отождествлял себя с Гамлетом.

Девушка стянула капюшон, и он увидел юное, бледное лицо, похожее на белую хризантему. Пожалуй, волосы она подстригла, не глядя в зеркало, на ощупь отхватывая ножницами целые пряди. Она была хрупкой, промокшей и явно больной и вызвала в нем сочувствие, подобающее его сану, и одновременно вспышку желания. Последнее всегда было для отца Коллинза полной неожиданностью — обет безбрачия оказался для него своего рода пожизненным приговором к борьбе с плотью. Особое волнение вызывал возраст гостьи: девушка ее лет однозначно была запретной зоной, дать выход вожделению, вызванному столь юным созданием, было недопустимо. Впрочем, ирония судьбы состояла в том, что для священника под запретом была любая женщина, независимо от возраста.

Вожделение, которое ощутил отец Коллинз при виде Энн, было ничуть не сильнее того, которое вызывало у него большинство женщин, и он успешно скрыл свой трепет, когда Энн холодными розовыми маленькими пальцами сняла капюшон куртки.

— Спасибо, — сказал он. — Теперь я вас вижу. Вы не хотите представиться?

— Не знаю, следует ли мне назвать вам свое имя.

— Вы говорите так, словно это связано с какой-то проблемой.

— Еще какой! Едва ли вы сталкивались с чем-то подобным.

— Но ко мне она пока не имеет отношения.

— Можно и так сказать. Хотя вы не совсем правы.

— Ладно, — сказал отец Коллинз. — Выкладывайте. Вы совершили преступление?

— Нет.

— Вы хотите исповедаться?

— Меня прислала Пресвятая Дева, — сказала Энн.

Священнику пришлось задать множество вопросов, поэтому они пробыли у него очень долго. Сначала он сидел, опершись локтем на колено и прикрыв рот рукой, точно сдерживаясь, чтобы не прервать гостью. Его поза говорила о том, что он умел слушать, но в то же время был готов в любой момент возразить или усомниться в услышанном. Когда история становилась совсем уж невероятной — светящийся шар, появление Девы Марии, ее послание из шести пунктов, — он плотнее прижимал руку ко рту, чтобы удержаться от насмешливых или осуждающих замечаний. Отец Коллинз помнил знаменитые истории о видениях, вроде тех, что имели место в Лурде и Фатиме, когда местный священник чаще всего оказывался узколобым бюрократом, не разделяя всеобщего воодушевления. Поэтому он слушал не перебивая. Он не хотел давить на других своим духовным авторитетом. Он видел свое предназначение в ином. Отец Коллинз хотел реформировать Церковь.

Сказать по правде, он мечтал об этом еще в школе. На занятиях по катехизису он постоянно заводил споры с учителем про отношение Папы к абортам и контролю рождаемости, про дьявола, ад и сущность Святой Троицы. Он был из тех сдержанных и чутких мальчиков, которых одноклассники нередко принимают за гомосексуалистов, — он избегал грубости, не скрывал свой ум, носил двухцветные кожаные туфли и вельветовые слаксы и не любил уроки физкультуры. «Эй ты, педик!» — задирали его другие мальчики. «Я не педик, — отвечал он, — а если и так, вам-то какое дело? Почему вас заклинило на педиках? Может, у вас навязчивая идея — круглые сутки думаете про педиков?»

За такие речи один из мальчишек схватил его за грудки и, прижав к шкафчику в коридоре, сунул ему под нос кулак. «У меня идея, — сказал Донни. — Если хочешь драться, почему бы не сделать это там, где нас увидят девчонки? Или девчонки тебя не интересуют? Тебе нужны парни? Здесь их достаточно. Давай же, ударь меня!»