Богом данный

— Это дядя Костя, — представляю. — Это Ирма, это… Богдан. Мы обедаем, как раз, присаживайтесь.

— Не стоило…

— Ещё как стоило.

За нашими спинами обслуга, но я боюсь, что деда она смутит, и помогаю ему сама. Поначалу он стесняется, учитывая, что говорю с ним почти я одна, а затем обвыкается. Он слепой, он привык всего добиваться сам, и уж в неловких ситуациях точно бывал.

— Расскажите ещё что-нибудь, — прошу я.

Черкес пьёт. Ирма ест, медленно, аккуратно, в наш разговор не вмешивается, но видно — слушает.

— А что рассказать? — удивляется он. — Я вроде как и скучаю по разговорам, иной раз сам с собой поговорю даже, но все же и слушать люблю. Столько людей на свете, и у каждого, даже самого скучного есть чудесная история. А я можно сказать, коллекционер. А уж в этом месте, я чувствую, историй должно быть море, я чувствую, как они клубятся в воздухе, только за хвост поймать не могу. Занимательный у вас дом, господа.

Теперь на него смотрят оба, и Черкес, и его тётушка. А мне интересно, неужели энергетика дома настолько сильна? Хотя… не удивлена.

— А скажите, — вдруг вмешивается Черкес. — А случалось ли вам встречать когда-нибудь двух женщин, настолько же разных, насколько одинаковых?

Старик смеётся, и я не удержавшись улыбаюсь тоже.

— В мире нет ни одной одинаковой снежинки, а вы говорите о женщинах. Я когда видел, всегда ловил снежинки на варежку и смотрел. Нравилось мне это с детства, вот по кому скучаю теперь, так по снежинкам, бывает наберу полную ладонь, а толку, если не видно… Так же и женщины. У меня знаете их сколько было? Нет, я не хвалюсь, было бы чем, каждую вспоминаю с теплом. Бабы порой кажутся похожими, так же, как и снежинки. Каждая из них убьёт за свое дитя. Каждая из них способна на больший героизм, чем мы можем представить. В каждой из них есть одинаково забавный набор слов для начала ссоры, поверьте, я сравнивал. А копни глубже — каждый из нас полон своих демонов.

Мы снова молчим, уже десерт подали. Я пью кофе, радуюсь тому, что пришёл дед, думаю о крошечной девочке, которая за последние годы наверняка, выросла… Думаю о том, что завтра мне нужно идти навстречу к Виктору, а я не знаю, как отпроситься, сбежать из дома.

— У меня есть бутылка винтажного кальвадоса, — вдруг говорит Черкес. — Давайте уединимся в кабинете, а дамы поговорят о своём, о женском.

Словно я знаю, о чем мне беседовать с этой женщиной. Но протестовать я не смею, Черкес уводит старика, мы с Ирмой остаёмся вдвоём. Кофе уже закончился, больше в меня ничего не лезет, нужно уходить, пожалуй.

— Кто научил тебя играть? — спрашивает вдруг она. — Откуда у тебя такая дорогая скрипка?

— Мама… она очень любила музыку. И скрипка её, но я не знаю, где она её взяла, моя мама не самый болтливый человек. Была.

— Мне кажется, — снова удивляет Ирма. — Вы не так плохи, как вам хочется казаться.

Теперь смеюсь я.

— А вы делите людей на плохих и хороших? По какому признаку, по крови? По праву рождения? Если не повезло с родословной, то быдло?

Ирма молчит, словно думает, подбирает слова, а я вспоминаю, что русский, по сути не её родной язык, хотя говорит она отлично, с едва заметным акцентом.

— Быдло, как вы сказали, оно у человека не в крови. Вот тут: — и стучит мизинцем по лбу. — Но да, я хочу уберечь частицы нашей крови и хочу внучат рождённых в законом браке, и по меньшей мере от здоровой женщины. Морально и физически, понимаете.

— Понимаю, — вздыхаю я. — Но вы тоже поймите, что ваш дорогой племянник купил меня, вместе с моей скрипкой за такую сумму, что мне в жизни не наскрести. И если он прикажете мне рожать, я буду, хотя весь ваш великий род мне уже поперёк горла. Извините, я дедушку пойду спасать, пока Черкес его не споил.



Мне хотелось на неё накричать. Пытается спасти племянника от меня, а меня, меня кто спасёт? Никому это не нужно, и я сама по сути, никому не нужна. Не повезло бы мне родиться похожей на Ванду, я бы мыла пола у Виктора, до тех пор, пока одному из его дружков не приспичило бы повалять меня на диване. Мы, женщины, не только, как снежинки разные. Мы такие же хрупкие, мнут нас подошвами туфель за несколько тысяч долларов и не замечают даже. Что-то на лирику потянуло, все этот ужин, будь он не ладен.

Дедушку я проводила до самых ворот, несмотря на недовольные лица мужиков — им лень было топать и меня сопровождать, но пришлось. Вечер морозный, но дед отказывается от того, чтобы его довезли до дома — ему в радость ходить пешком, пока ноги носят.

— Девочка, — на прощание говорит он. — Что ты тут потеряла?

— Себя, дедуль, — вздыхаю я.

И хочется внезапно взять и все свои обиды разом на него вывалить. Но… он стар и слеп. Я просто не имею права. Придётся все самой, снова все самой.

— Ты в гости ко мне приходи.

— Обязательно приду.