Богохульство

На полпути Уайман услышал свое имя и повернул голову. К нему, пересекая лужайку, шел невысокий проворный Хазелиус.

– Наверняка события прошлой ночи произвели на тебя неизгладимое впечатление, – сказал руководитель, догнав Форда и продолжая идти вместе с ним.

– Верно.

– И что ты обо всем этом думаешь? – Хазелиус немного наклонил голову набок и бросил на собеседника косой взгляд. Уайману показалось, его рассматривают под микроскопом.

– Думаю, что зря вы не сообщили о проблемах сразу. Избежали бы всей этой нервотрепки.

– Время вспять не повернешь! Знаешь, я даже рад, что Кейт ввела тебя в курс наших безрадостных дел. Было как-то совестно тебе лгать… Надеюсь, ты понимаешь, почему мы не открыли тебе тайну сразу?

Форд кивнул.

– Я знаю: ты пообещал Кейт, что будешь держать язык за зубами. – Хазелиус многозначительно замолчал.

Форд не осмелился что-либо говорить. Он больше не был уверен, что, как когда-то, умеет блестяще врать.

– Прогуляемся? – спросил Хазелиус. – Я бы мог показать тебе развалину индейской постройки в конце долины. Она вызывает много споров. Заодно поболтали бы…

Они пересекли дорогу, прошли по тропе через тополиную рощу и быстро поднялись по сухому руслу реки, что ответвлялась от Накай-Уош. У Форда после тревожной бессонной ночи ныли руки и ноги и шла кругом голова. Стены из песчаника по обе стороны русла постепенно сужались. И вот они приблизились к Форду и Хазелиусу настолько, что стали отчетливо видны узоры, выточенные в камне древними водами. Над верхушками холмов проскользил беркут. Размах его крыльев был не меньше, чем полный рост Форда. Он и Хазелиус приостановились, чтобы полюбоваться пернатым хищником. Когда беркут исчез из вида, Грегори прикоснулся рукой к плечу Форда и указал наверх. Там, на высоте пятидесяти футов, в углублении, в каменной стене, светлела небольшая развалина постройки, сооруженной индейцами анасази. К ней вела вырезанная в камне древняя тропа.

– Когда я был моложе, – негромко заговорил Хазелиус, – то был самонадеянным придурком. И в самом деле считал, что умнее всех на свете. Мне казалось, что я особенный, что достоин лучшей жизни, чем люди со средними умственными способностями. Во что я верил – не знаю. Впрочем, это совершенно неважно. Я шагал вперед, собирая доказательства своей несравненности: Нобель, Филдс, почетные звания, похвалы, мешки денег… Все вокруг мне казались дурными актерами в фильме, пытающимися играть меня. Потом я повстречал Астрид…

Он помолчал. Они приближались к началу индейской тропы.

– Астрид была единственным человеком на земле, которого я по-настоящему любил. Она помогла мне узнать самого себя. Потом ее не стало. Цветущая и красивая, она умерла у меня на руках. Я почувствовал себя так, будто наступил конец света.

Хазелиус на миг умолк и добавил:

– Тем, кто не переживал ничего подобного, это трудно понять.

– Я пережил подобное, – сказал Форд, не успев задуматься, стоит ли так откровенничать. Невыносимый холод утраты вновь обхватил и сдавил его сердце.

Хазелиус оперся рукой на камень.

– У тебя тоже умерла жена?

Уайман кивнул и задумался о том, почему он говорит о своем горе с Хазелиусом, если старался не затрагивать эту тему даже на приемах у психиатра.

– Как тебе удалось пережить такой удар?

– Мне не удалось. Я сбежал в монастырь.

Хазелиус заглянул Форду в глаза.

– Ты настолько набожен?

– Гм… не знаю. Когда она умерла, я перестал верить во что бы то ни было. Мне нужно было понять, где я и что я. И смогу ли снова обрести веру.

– И?..

– Чем больше я старался, тем меньше что-либо понимал. А потом вдруг осознал, что никогда не найду точных ответов и никогда не стану свято во что-либо верить. И успокоился.

– По-моему, рассудительный и интеллектуально развитый человек вообще не может быть в чем-либо полностью уверен, – сказал Хазелиус. – Даже в отсутствии веры, как, например, в моем случае. Кто знает, может, Господь этого Эдди и вправду где-то там существует? Мстительный, страдающий садизмом, одержимый геноцидными идеями, готовый сжечь всякого, кто не верит в него…

– А ты?.. – спросил Форд. – Как ты пережил смерть жены?

– Я решил, что должен что-нибудь подарить миру. Поскольку я физик, то придумал «Изабеллу». Моя жена любила повторять: если уж умнейший на свете человек не может выяснить, как так случилось, тогда же кто может? «Изабелла» – моя попытка ответить на вопросы, о которых ты говоришь. И на многие другие. Она в некотором смысле – моя вера.

На участочке, освещенном солнцем, Форд заметил крошку-ящерицу. Где-то наверху до сих пор кричал беркут, и этот пронзительный крик раскатывался эхом по каменистым холмам.

– Уайман, – сказал Хазелиус, – если мы не поймаем хакерскую программу, тогда проект погорит, нам всем придется проститься с работой, а американская наука отодвинется на громадный шаг назад. Ты ведь знаешь об этом?

Форд промолчал.

– Очень тебя прошу, пожалуйста, не разглашай нашу тайну до тех пор, пока мы не решим проблему. Под угрозой будущее нас всех – в том числе и Кейт.

Уайман резко повернул голову.