Богояр

Скорее бы все кончилось. Зачем ему это немилосердное наслаждение? Нельзя привыкать к ней, нельзя допускать себя до страха потери. Сейчас она еще не отделилась от Анны, и если сразу уедет, то не увеличит утраты. Останется в памяти насмешливой и милой улыбкой судьбы.

Таня не возвращалась, и он начал беспокоиться. Он не хотел нового унижения, слишком много было их в его жизни. Он поклялся себе: если Таню оскорбят, он спалит монастырь.

Как трудно жить, думал Павел. Случилось ли у меня, начиная с войны, хоть одно не мучительное сближение с жизнью? Дико подумать, но у нас, богoярских, до бунта была относительно легкая жизнь, ее обеспечивала наша изолированность и безответственность. Но жизнь, где люди трутся друг о друга и должны что-то решать, неимоверно трудна. И каждый старается сделать ее другому вовсе невыносимой. Чем Таня помешала Божьим людям? Им бы радоваться, что обобранному кругом человеку добром посветило. Куда там, нарушены их ханжеские правила, разве может с этим примириться провонявший ладаном партком! Он еще предавался злым и бесполезным мыслям, когда вернулась Таня. Улыбающаяся, хотя видно, что она плакала.

- Нам поставят домик. А пока можно оставаться здесь.

- Кто это нам поставит? - сказал Павел.- Я тут один плотник.

- Вот ты и поставишь, а монахи помогут.

- Чудеса! Воистину чудеса! Чем ты его взяла? Она пожала плечами.

- Он хороший старик. Ты зря ему нахамил.

- Я только огрызнулся. Так что ты ему сказала?

- Все как есть.

- Зачем?

- А тут нельзя врать.

- Ты лучше меня. Я бы так не мог. А что он?

- Благословил. И согласился нас обвенчать. Павел засмеялся каким-то лающим смехом:

- Ну, ты даешь!

- В загс тебя не вытащить - надо в Ленинград ехать. И вообще это мерзость. Половой райком. Мы оба не были в браке, значит, имеем право на церковное венчание.

- Тебе не кажется, что все это заходит слишком далеко? - тихо, с занимающейся яростью спросил Павел.

- О чем ты? Я не придаю значения всяким формальностям, но тут в самом деле монастырь. Надо с этим считаться.

- А тебе не кажется, что я мало гожусь для роли жениха?

Она окинула его критическим взглядом:

- Кажется. Но что поделаешь, какой есть. Ты что так разволновался? Это же не завтра будет. Поставим дом, обустроимся. Нас никто не торопит.

- Послушай,- сказал он с поразившей его самого беспомощностью.- Зачем тебе все это надо?

- Я хочу здесь остаться.

Это прозвучало искренне. Но почему она ни разу не спросила, любит ли он ее? Или его любовь казалась ей настолько естественной, непреложной, что и спрашивать нечего. Или же... Но другое соображение припахивало серой, как в царстве нечистой силы или в старых ленинградских подъездах: он вступает в брак с Анной, и тут никакие признания не нужны.

Оставалось надеяться, что она очнется от наваждения и удерет, что озеро поглотит остров - такие случаи бывали - или наступит конец света. Надежда, как известно, последней покидает человека. Прогнать Таню он не мог...

Павел поставил дом, монахи ему дружно помогли. Настоятель освятил жилье и подарил новоселам мебель, за которой посылал в Эстонию. После чего напомнил, что теперь следует узы любви скрепить законным браком. У Павла не хватило решимости сказать: зачем вы замешиваете старого, серьезного, печального человека в дурное шутовство?..

В дни, предшествующие венчанию, он настолько не владел собой, что стал сам себе противен. Особенно раздражало его, что окружающие относятся к предстоящему таинству всерьез, ему легче было бы поддерживать тон грубоватой мужской шутливости. Он стал подозрителен и все время следил за Таней, что она выдаст свои скрытые намерения. Но она вела себя как влюбленная женщина.

Монахи сделали ему для венчания кресло-каталку на велосипедных колесах. Он наотрез отказался воспользоваться им.

- Я не могу венчаться на велосипеде.

- Так будет удобнее и тебе и священнику,- уговаривала его Таня.

- Кому нужен этот обман? Ты идешь замуж за недомерка. Кстати, еще не поздно отказаться.

- Не может быть, чтобы ты всегда был таким,- сказала Таня.- Да и сейчас ты не такой.

- Именно такой. Старый злой калека.

- Нет, я верю матери, а не тебе.

Очередной скандал он закатил, когда его решили принарядить - где-то раздобыли черный пиджак и рубашку с галстуком.

- Я не витринный бюст, а живой обрубок! Всю жизнь я проходил в гимнастерке и не желаю менять своих привычек.

- Ты мне казался человеком без комплексов. Что с тобой случилось?

- Каждый хорош только в своей роли,- угрюмо сказал Павел.- Я из гиньоля, а вы суете меня в бурлеск.

- Тебе не приходит в голову, что я тоже в этом участвую? За что ты меня оскорбляешь?