Богиня прайм-тайма

Ники кивнул, пошел к раздвижным дверям, но у самого выхода остановился и повернулся. Алина Храброва, оказавшаяся очень близко, немедленно уткнулась ему в живот, и он, как ужаленный, отскочил от нее, налетел на какую-то высокую металлическую штуку на длинной ноге, та страшно загрохотала, поехала, Ники подхватил ее, задев по пути еще что-то, кошка спрыгнула с дивана – вышел ужасный шум.

Алина смотрела с изумлением.

Наверное, он ведет себя неприлично. Вряд ли кто-то еще отпрыгивал от нее с таким… заячьим энтузиазмом, особенно учитывая, что она не делала никаких попыток напасть на него.

– Простите, – пробормотал он.

– Ничего-ничего, – ответила она насмешливо.

Из этого “ничего-ничего” следовало, что он навсегда упал в ее глазах так низко, как только возможно. Ниже плинтуса, кажется, так теперь говорят. По крайней мере, он именно так это понял.

Ну и наплевать. Если я вам не подхожу, то и черт с вами!

Сопя и топая, он выскочил в просторный холл и обнаружил, что испытания еще не закончились. Красотка в голубом свитере и очках – ее мать – смотрела телевизор.

– Уже поговорили? – спросила она, поднимаясь.

Ники злобно ответил, что да, поговорили.

– Будьте осторожны за рулем, – безмятежно напутствовала его Алина, и он пообещал, что будет.

Они обе стояли у двери, провожая его, очень высокие, очень красивые, похожие друг на друга, в окружении мягкого света, высоких ваз, обнимающихся негритосов и японских циновок.

Никогда в жизни он еще не чувствовал себя так погано.

Дверь открылась, возвращая ему свободу, он неловко кивнул и опрометью кинулся в лифт.

– Странный молодой человек, – констатировала Ирина Михайловна и подхватила Мусю, тоже вышедшую провожать. – Что у него с лицом?

– Наверное, такой загар. Он только вернулся из Афгана.

Ирина Михайловна рассеянно почесала Мусю за ушком.

– Кого он так испугался?

– Меня, мам! Кого еще он мог испугаться!

– Ты к нему приставала?

– Ну конечно.

– А зачем он приезжал? Правда по делу?

– Правда.

– Или выдумал все?

– Мама, ничего он не выдумал! Или ты подозреваешь, что у меня с ним романтическая история?!

– Он не годится для романтических историй, – категорически заявила мать, – разве ты не видишь? Но ты можешь выйти за него замуж.

– Обязательно, – пообещала Алина Храброва.

* * *

Ники сворачивал с Ломоносовского проспекта, когда ему позвонил Бахрушин и велел немедленно приезжать.

– Где ты?

– На Ломоносовском.

Бахрушины жили на Маросейке, в Потаповском переулке. Ники несколько раз бывал у них, еще в той, нормальной и благополучной жизни.

– Что-то случилось, Леш?

– Я лечу в Афган. Завтра. Я хотел бы до этого с тобой поговорить.

– Сейчас приеду, – мигом отозвался Ники. – А что там, в Афгане?..

Он боялся услышать, что нашли… тело. Или тела.

– Ничего, черт побери, – ответил Бахрушин. – Даже слухов никаких. Какого рожна надо было брать заложников, если столько времени – ничего?!

Придерживая плечом трубку, Ники вытащил сигарету и повернул под стрелкой направо.

Дождь все шел.

“Все, кто тоже в подводной лодке, слушайте нас!” – шмыгая носом, сказала опечаленная Женя Глюкк, ведущая “Радио-роке”, которое Ники любил больше всего, и Шевчук грянул про “последнюю осень”. Наверное, дождь его тоже достал.

Поставить машину было негде, как обычно вечером в центре, и Ники долго крутился, заезжал с разных сторон и в конце концов приткнул “Лендровер” на свободный пятачок, но идти было далеко, и он весь вымок, пока дошел.

– Ты чего, на велосипеде ехал? – удивился Бахрушин, увидев его.

– Полотенце есть?

Короткие волосы были мокрыми, и кожа на голове казалась холодной, как лягушачья.

Бахрушин кинул ему полотенце.

– Штаны тоже будешь снимать?

Штаны снимать Ники отказался.

В этом доме всегда ощущалось Ольгино присутствие, и сейчас, когда ее не было, казалось, что это не семейный дом, а пустыня. Непонятно, почему так получалось.

Все на месте – книги, фотографии, любимые чашки, пузатый и довольно замусоленный медведь размером с ладонь на компьютере. Все как всегда.

И именно эта привычность вещей ужасала. Ники предпочел бы, чтобы все лежало в руинах, чтобы дымящиеся развалины остались от спокойствия и уюта, но только не эта “всегдашность” – словно ничего не изменилось, словно не произошло того, что даже не перевернуло, а остановило жизнь.

– Что ты смотришь? – спросил Бахрушин и остановил себя. И так было понятно, что.

Дома, когда он оставался наедине с собой, дела шли совсем худо.

– Ты выпьешь чего-нибудь?

– Я за рулем не пью, Леш. Принципиально.

У Бахрушина что-то уже было налито в стакане, он допил одним глотком и налил еще.

Ники сел на диван, наклонился вперед и потер лицо. Неожиданно оказалось, что он очень устал.

– Я завтра улетаю, – сказал Бахрушин. – Мне нужно найти этого, которого она записала на кассете.

– Готье?

– Гийома. По-моему, это единственный шанс.

Он пристроился рядом с Ники, поставил свой стакан на ковер, наклонился и тоже потер лицо.

Ники сбоку осторожно посмотрел на него.

– А этот твой МИД? Добрынин вроде что-то говорил про МИД?

Бахрушин скривился, как будто Беляев спросил у него что-то неприличное.