Боги (ЛП)

Крыши сверкают, словно наклонённые, ослепленные солнцем зеркала. Окрыленная женщина, стоя на подоконнике, моет оконные стекла. Она отклоняется и надув губы, смахивает прядь пылающих волос с лица. Воздух немного пахнет бензином и липами. Кто сегодня может сказать, какие запахи нежно встречали гостя входящего в Помпейский атриум? Через полвека никто не будет знать запахов господствующих на наших улицах и в комнатах. Они откопают какого-нибудь военного героя из камня, коих сотни в каждом городе и будут вздыхать о Фидиях былого. В мире все прекрасно, но Человек узнаёт красоту, лишь если видит её изредка или издалека.… Послушай … сегодня мы боги! Наши голубые тени громадны. Нас окружает огромный, восторженный мир. Высокий столб на углу туго обмотан мокрым холстом, поперёк которого кисть художника набросала цветные завихрения. У пожилой женщины, продающей газеты, вьющиеся седые волоски на подбородке и безумные светло-голубые глаза. Непокорные газеты беспорядочно торчат из её сумки. Их крупный шрифт напоминает мне о летающих зебрах. Автобус остановился на остановке. Кондуктор наверху ба-бахнул по железному планширу. Кормчий дал своему огромному колесу мощный разворот. Возрастающий, натруженный гул, короткий скрежещущий звук. На асфальте остался серебряный отпечаток широких шин. Сегодня в этот солнечный день - все возможно. Смотри - человек спрыгнул с крыши на проволоку и гуляет по ней, с улыбкой уходит, руки широко раскинуты, высоко над качающейся улицей. Смотри - два здания дружно играют в чехарду; номер же третий приземлился между первым и вторым; он ещё не полностью стал на место - я вижу просвет под ним, узкую солнечную полоску. И женщина остановилась посреди площади, отбросила назад волосы, и запела. Вокруг нее собралась толпа, потом отхлынула: только платье осталось лежать на асфальте и бесцветное облачко высоко в небе.

Ты улыбаешься. Когда ты улыбаешься, я хочу так переделать весь мир, чтобы он отобразил тебя. Но твой взгляд уже погас. Ты произносишь, страстно, робко, «Давай пойдем… туда? Давай? Сегодня там красиво, всё цветет…».

Конечно - все цветет и мы, конечно, пойдем. Разве ты и я не боги? … Я чувствую в своей крови кружение неизведанных вселенных….

Послушай, я хочу мчаться всю свою жизнь, крича во всю мощь своего голоса. Пусть все в жизни будет освобожденный рев. Так толпа приветствует гладиатора.

Не переставая мечтать, не прерывая крика, взорваться, высвобождая восторг бытия. Все цветет. Все летит. Все кричит, задыхаясь в этом крике. Хохот. Бег. Распущенные волосы. И это все - жизнь.

Вдоль по улице, из цирка в зоопарк, ведут верблюдов. Их округлые горбы склоняются и покачиваются. Их вытянутые благородные морды задраны вверх, слегка, мечтательно. Разве может существовать смерть, когда по весенней улице проводят верблюдов? На углу легкий запах русской листвы; нищий, божественно безобразен, весь вывернут наизнанку, ноги растут из подмышек, неопрятной мокрой лапой протягивает пучок зеленоватых ланды… Я врезаюсь плечом в прохожего … Молниеносное столкновение двух великанов. Радостно, величественно, он замахивается на меня своей лакированной тростью. Её кончик в замахе разбивает витрину за его спиной. Зигзаги пронеслись по сияющему стеклу. Нет - это всего лишь брызги отраженного солнечного света в моих глазах. Бабочка, бабочка! Черная с красной перевязью … лоскуток бархата…. Взмывает над асфальтом, воспаряет над мчащейся машиной, и высоким зданием, во влажную лазурь апрельского неба. Другая, такая же бабочка однажды села на белый край арены. Лесбия, дочь сенатора, изящная темноглазая, с золотой лентой на лбу замерла в восторге от трепещущих крыльев, не заметив расколовшее мир мгновение, вихрь слепящей пыли, в котором быкоподобное колено одного бойца хрустело под обнажённым коленом другого.

Сегодня душа моя наполнена гладиаторами, солнечным сиянием, грохотом мира.

Мы сходим широкой лестницей в длинную, тусклую подземную палату.

Каменные плиты вибрирующим эхом вторят нашим шагам.