Боги грядущего

Лес поредел, пошел луговинами, точно старый меховик — прорехами, берега затянуло тальником, из которого великанами торчали сосны и лиственницы. Стоянку теперь разбивали прямо на льду, чтобы не ломиться в заросли лозняка. Скотина совсем отощала, даже лошади, обходившиеся до сих пор промерзлой травой, шатались от голода. Их приходилось кормить ветками кустарника, а перед тем, за неимением деревьев, к которым можно было привязать кобылиц, самим подолгу держать лошадей под уздцы, чтобы они, вспотев, не вздумали есть снег. На третий день пали от опоя последние быки. Общинники с жадностью набросились на их туши, отъелись досыта впервые за долгое время. Из содранных с быков шкур сделали мешки, набили их требухой, погрузили в сани. Но горькая то была радость — с предчувствием нового голода, с пронзительной безнадегой и пьяным отчаянием. Отныне оставалось надеяться только на рыбу: будет она — выживет род, не будет — все лягут костьми в бескрайних снегах.

Скоро леса уступили место ивовым чащам. Деревья больше не защищали людей от дыхания Льда, и непогода разыгралась вовсю. Дня не проходило, чтобы общину не накрывала пурга. Люди прятались под санями, иные пытались отсидеться под шкурами — их вытаскивали оттуда полузадохнувшимися и обмороженными. Головня потрясал кулаками, крича стихии: «Вам не остановить меня, младшие боги! Я пришел сюда на клич вашей матери и не уйду, пока она не прикажет мне это. Знайте, владыки тьмы и света, я — перст судьбы!».

Люди ворчали: «Неймется ему. Подождал бы до лета, пока снег сойдет. Понесло же его на излете зимы! А и дойдем до мертвого места — дальше-то что? Голод небось не закончится, а в мертвом месте едой не разживешься, на то оно и мертвое». Но в глаза вождю говорить это опасались, подходили к Искре, просили воздействовать на мужа. Особенно яро налегала Рдяница: «Ты с ним погуторь, милая, иначе всех погубит, и сам сгинет». Искра вздыхала: «Что же я могу? Он и меня не слушает…».

Доведенные голодом до крайности, Артамоновы решили кинуть жребий на Рычаговых, кого из невольников отправить в котел. Условились, что выбирать будут из одних мужиков и старых баб — молодухи шли наперечет, чуть не каждая была на сносях, брюхатая от какого-нибудь охотника. Выбрали несчастливца, привели его в мужское жилище и там втихаря задушили, чтоб рабы не прознали. Да разве утаишь такое? Приторный запах человеческого мяса, поднимавшийся над большим котлом, поплыл над становищем, теребя ноздри, заставляя чаще биться сердца. Артамоновы собрались вокруг костра, тянули шеи, жадно принюхиваясь, молчали. Стыд разъедал душу. А невольники, собравшись на свой сход, выли от ужаса. Наплевав на страх, рабы бросились к жилищу вождя, распластались перед ним на снегу, не смея поднять глаз.

— Во имя Науки, благой и всеведущей, молим тебя, великий вождь — спаси от лютости твоих родичей.

Головня вышел к ним, нахмурил чело.

— Зачем явились? Забыли уже, кто вы есть? Вы — рабы, и доля ваша рабская. В мертвом месте получите свободу.

Невольников будто в землю вжало при этих словах.

— Неужто ж не вступишься? — укоризненно произнес кто-то. — Такого-то свирепства отродясь не бывало… да и грех страшный…

— Кто сказал? Ты, косорылый? А? Подними рожу-то! Дай полюбоваться на тебя.

Тот поднял лицо, заморгал, бегая глазами.

— Что ж, не по нраву тебе, как мои родичи обходятся с твоими? Хочешь сам законы устанавливать? Отвечай!

— Я, великий вождь… куда уж мне, сирому и убогому…

— Вот то-то и оно, умник. Лучина, всыпь ему как следует, чтоб не забывался.

— Да как же это, вождь… я ведь только… пощади, великий вождь! Прояви милость!

Но Головня будто не слышал воплей. Насупленный, смотрел, как охотники волокут дерзкого, стягивая с него меховик, как кидают животом вниз на сани и, привязав за ноги и за руки к боковинам, начинают стегать плеткой. Истязаемый верещал, дергаясь в путах, колотился башкой о днище саней. Остальные Рычаговы, подняв головы, с ужасом наблюдали за расправой.

— Бей крепко! — подзадоривал Головня. — Не жалей скота! Чтоб навсегда запомнил, каково указывать вождю.

Лучина взмок, полосуя несчастного, а Головня ухмылялся. Все Артамоновы сошлись поглазеть на новое зрелище. Кто-то подбодрил Лучину:

— Так его, сволоча! Не жалей прохвоста!

Наказуемый уже затих, обмякнув в санях, а Головня все не давал отбой. Лучина вытер пот со лба, искоса посмотрел на вождя. Тот заметил этот взгляд, почесал рукавицей ухо.

— Ладно, отвязывай горлопана. — Он глянул на всех исподлобья, помолчал, наблюдая, как охотники вытаскивают окровавленного человека из саней.

— Завтра двинемся дальше. И горе тем, кто пикнет хоть слово.

Рычаговы разбрелись по становищу, молчаливые и растерянные. Артамоновы же торжествовали. Говорили меж собой: «Наш человек — Головня! Слышит зов крови. Не отрекся».