Боги грядущего

С Искрой тоже продолжался разлад. Хоть и пошла она с ним в мертвое место, но гнев не умерила, пилила каждодневно, так что Головня от греха подальше пересел верхом на быка, чтоб не сидеть в санях бок о бок с ворчливой супругой.

Ни в ком он не находил поддержки, даже Сполох и Лучина, верные друзья, и те впали в сомнение. Боялись возмездия за свою верность вождю. Бодрость их сменилась колебаниями, прямота — уклончивостью, самоуверенность — унынием. Яд крамолы проник в их души. Головня не знал, как вдохнуть в них новые силы. Он и сам понемногу начал сомневаться, не напрасно ли погнал людей в мертвое место. «О великая Наука, — молился он. — Дай мне знак, протяни спасительную длань».

И богиня, как не раз уже бывало, помогла ему. Как-то поздним вечером, пока он сидел в одиночестве у затухающего костра, перед ним мелькнула чья-то тень. Он вздрогнул, решив, что сам Лед явился по его душу. Но вместо злобных демонов его взору явилась служанка. Упав на колени, она подползла к нему поближе и промолвила, преданно заглядывая в глаза:

— У моего брата есть важное известие для тебя, господин. Позволь ему предстать перед тобой.

В зрачках ее вспыхивали уголья, зубы тускло белели во тьме. Головня недоверчиво покосился на нее. Мысли его гуляли далеко, пришлось напрячься, чтобы понять, о чем речь. Ах да, брат. Наверно, это тот, за которого когда-то хлопотала Искра. Ничтожный заморыш, сопля. Кажется, его пристроили таскать дрова для женского жилища, чтоб не околел на выгоне. И что же теперь? Новые просьбы? Почуяли слабину, зверята…

— Ладно. Где он сам? — спросил Головня.

— Здесь, господин. Ожидает твоего слова.

— Давай его сюда.

Служанка, склонившись, спиной шагнула в полумрак и, повозившись, вытолкала оттуда невысокого худощавого паренька в изодранном меховике. Тот пал на колени, уперся рукавицами в снег, приняв собачью стойку.

— Выкладывай, — коротко приказал Головня.

Паренек тихо залопотал:

— Надысь Костровик да Румянец совет держали — как жизни свои спасти да жуткой гибели избегнуть. Пошли к Чирью, а тот им сказал, мол, Артамоновы все как один вождем недовольны, жалуются, что, мол, злу поддался, душу потерял, ведет, мол, всех ко Льду в зубы. И этот Чирей толковал со Стрелком, мол, на Рычаговых надо грех перекласть, авось справятся. Слышал я, там был еще Остроухий, но сам не видал, говорю с чужих слов. А вот что видал: Теплыш похвалялся, будто к Искре вхож и будто ведет с ней всякие речи, опасные речи — на тебя наговаривал, господин! И Красноносый это слышал, клянусь Огнем, господин. Спроси его, он подтвердит.

Головня нахмурился. Остроухий — это Багряник, прекрасный охотник. Любо-дорого смотреть, как сажает медведей на рогатины. А Красноносый — это, видимо, кто-то из Рычаговых. Как Чирей и прочие. Для Головни они все были на одно лицо. Бурчат себе и бурчат — кого это волнует? Но Искра, отрада, радость сердца, сладкая зазноба, неужто и она спелась с крамольниками? За что? Не верилось, не хотелось верить. Теплыш этот… Ничего у него с Искрой нет, пустое бахвальство, выпендреж. Речи он с ней ведет… Куда ему, пустобреху, соперничать с вождем? Нос только задирает, подлец, мелкий пакостник. Надо ему нос этот паршивый подрезать, чтоб не забывался. Лучине и поручить…

И все же где-то глубоко в душе проклюнулось сомнение: а вдруг все правда? Вдруг демоны зла таки совратили Искру? Как быть?

— Ты правильно поступил, что пришел ко мне, — медленно произнес он, стараясь говорить ровным голосом. — Я богато награжу тебя. А теперь ступай и никому не говори того, что сейчас сказал мне.

Парень вскочил и был таков, даже поклониться забыл. Головня же глубоко задумался. Что же это получатся — все против него? Даже на родичей нельзя положиться. Каждый мечтает избавиться от избранника Науки. Но почему? За что ему такая мука? Разве он не выбивается из сил ради общины? Разве он не радеет об общем благе? Он вернул людей в лоно истинной веры, избавил их от своенравного Отца, научил убивать — и вот награда. Презренные скоты, неблагодарные сволочи… Ну хорошо же, хватит быть добреньким. Они у него попляшут. Грязью умоются. Пора врезать как следует, чтобы башки по снегу покатились. Чтобы взвыли как ошпаренные. Чтобы и мечтать забыли о самовольстве. Пусть убедятся, глупцы, что здесь есть только одна воля — воля Науки. Пусть прикусят свои болтливые языки и идут в одной упряжке.

А в небе дрожало и пучилось желтое сияние, в которое утыкались черные иглы сосновых крон, и кроваво дышал умирающий костер, будто сам Огонь хрипел из подземных чертогов: «Нет надежды. Нет надежды». И Головня скрипел зубами и грыз затвердевший от мороза кончик рукавицы, явственно ощущая, как смыкается вокруг него холодный обруч ненависти. Завтрашний день решит все: быть ему вождем или нет.

— Заряника! — позвал он служанку.

Та проявилась из сумрака, хрустнув снегом. Волосы ее выбились из-под колпака, прикрыв одну щеку, в глазах засветились льдинки.

— Разбуди Сполоха и Лучину, пусть придут сюда.

Заряника беззвучно упорхнула.