Боги грядущего

Искра огляделась, раздумывая, куда бы сесть, потом робко опустилась на скамью возле двери и, стянув рукавицы, сложила ладони на коленях. В родительском доме она чувствовала себя неуютно — воспоминания о несправедливости мачехи и равнодушии отца не давали покоя. Но больше ей не с кем было поделиться своими подозрениями. Товаркам она не доверяла — растрепят языками как нечего делать. А отец — он хоть и не любезен с нею, но уж точно не побежит болтать с каждым о том, что услышал от дочери.

Искра посмотрела по сторонам, вздохнула.

— Хорошо тут у вас.

Врала — ничего хорошего она в родительском доме не видела. Но надо с чего-то начинать.

— Сойдет, — хмуро откликнулся Сиян.

Он тоже был недоволен. Выдавая дочь за нового вождя, надеялся, что Головня приблизит его к себе, вознесет над прочими. Но тот на тестя и не смотрел, советовался только со Сполохом и Лучиной, да и подарков не делал — решил, видно, что достаточно уже отблагодарил Сияна свадебными подношениями. Рыбак чувствовал себя обманутым. Хоть и кум вождю, а будто изгой какой: даже в избу к Головне не мог войти когда вздумается — зятек воспретил.

— Я о Головне пришла поговорить, — сказала Искра, бросив взгляд на сводных сестер.

Сиян сделал вид, что не понял намека. Ухмыльнулся, отставил недоделанный нерет, кинул прутик в охапку таких же, лежавших на дощатом полу.

— Повздорили что ль?

Искра опустила глаза.

— Не то чтобы… в общем, да.

Она снова подняла на отца взор и, собравшись с духом, выложила ему все, что наболело. Отец слушал, усмехаясь в бороду, девчонки же, напрочь позабыв о работе, с открытыми ртами уставились на Искру, завороженно внимая каждому ее слову.

Когда Искра замолчала, Сиян кивком все же выпроводил дочек из жилища, и спросил:

— Чего ты от меня-то хочешь? Сама знаешь, тесть для твоего муженька — пустое место.

— Скажи правду: есть у него зазноба в женском жилище?

— Откуда ж я знаю? Это у баб надо спросить.

— Они — болтуньи, вмиг по общине разнесут, что у нас с Головней неладно. Хочу от тебя узнать. Ты ведь тоже к ним вхож…

Сиян грузно поднялся, бренча нашейными оберегами, подошел к очагу, задумчиво покачал кумысный мешок, висевший рядом. Затем шагнул к дочери и, наклонясь, проговорил ей в лицо:

— Головня твой — проходимец и плут. Допрыгается еще. А ты знала, за кого шла. Он убил Отца Огневика и наплевал на обычай. Теперь вот плюет на тебя. — Сиян разогнулся и погладил широкой ладонью бороду.

— Так что же, правда изменяет? — проговорила Искра сквозь слезы.

— А кто ему запретит?

Сиян злорадствовал. Хоть таким способом, но отомстит вождю.

— Что творится-то вокруг — не видишь разве? — продолжал он. — Крамола крамолу ведет, прежний грех нынче за благо почитается. А главный греховодник — он, Головня. Неужто, думаешь, устоял бы, когда соблазны в глаза так и лезут? Да он же сам эти соблазны и творит. Людей приневолил, свободы лишил. Сегодня — Рычаговых, а завтра — нас. Все будем в его узде ходить, а он нас плеткой станет погонять да посмеиваться. Собрание отчего не проводится? Молчишь, не знаешь? И девки эти… Гляди, еще родит какая от него, и будет ему наследник. А ты останешься одна со своими слезами.

Искра не выдержала, завыла безутешно, а Сиян всплеснул толстыми руками.

— Тут не рыдать надо, а делу помогать. А дело у тебя одно: родить ему сына. Иначе выгонит тебя из жилища и другую жену найдет. И тогда нам всем пропадать — заклюют за прежнюю честь. Не пощадят. Так-то вот.

Дверь со скрипом распахнулась, и внутрь, впустив облако морозного пара, ступила старшая жена Сияна. Спросила:

— Ты чего девок выгнал? — Заметила Искру и протянула понимающе: — Ааа…

От нее пахло сеном и навозом. Рукавицы были заляпаны коровьей слюной.

— Как там вождь поживает? — сказала мачеха, скидывая колпак и проходя по левой (женской) половине избы к очагу.

Искра не ответила. Только замотала головой и, утирая мокрый нос, со всхлипом выскочила наружу.

Вскоре в общину, ко всеобщему изумлению, заявились черные пришельцы — пяток безволосых гололицых людей, облаченных в вывернутые кожей наружу меховики и пышные лисьи колпаки. У каждого за спиной болталась на ремне тонкая железная трубка с деревянным наконечником в виде рыбьего хвоста, с металлическими крючочками, торчавшими вверх и вниз из середины трубки.

Люди, побросав все дела, сбежались смотреть на гостей. Лучина горделиво задирал нос, клал руки на старый выцветший пояс (подарок покойного родителя), приосанивался, важничая.

Головня вышел им навстречу с копьем на плече, шею увешал оберегами. На всякий случай и прочим мужикам велел вооружиться. Пока пришельцы пересекали речную долину, огибая заросли тальника, общинники успели хорошенько рассмотреть их упряжки. Каждую тащили по две лошадки — рослые, тонконогие, совсем непохожие на местных. Таким впору не в упряжке бежать, а на лугу красоваться. У Артамоновых вообще было не в обычае запрягать лошадей. Лошадь — животное благородное, ей лямку тянуть негоже, а если уж так невмоготу проехаться в санях, будь добр запрягай быков или, на худой конец, собак, как это делают Павлуцкие.