Боги грядущего

Мохнатых бойцов Ожог оставил под западным склоном, сам проехал напрямик к Головне, кинул поводья охраннику, другому отдал кожаную перевязь с ножнами, ступил в шатер. Коротко доложился и вместе с вождем вышел наружу — показать пленника. Люди, сбежавшиеся на весть о захвате пришельца, безмолвно наблюдали, как Головня, презрительно подрагивая верхней губой, оглядел связанного врага, усмехнулся, затем принял у Ожога громовую палку, взятую у пришельца.

— Славное дело ты содеял, Ожог! — сказал он, осматривая оружие. — Порадовал меня… Отцу своему счастье принес. Вижу, не зря я приблизил ваше семейство.

Тот зарделся, сказал, крепко стоя на широко расставленных ногах:

— За тебя, великий вождь — в огонь и в воду.

Головня не спеша направился обратно в шатер. Приказал, не оборачиваясь:

— Пленного — ко мне.

Стражники стащили связанного пришельца с седла, поволокли его, подхватив с двух сторон, к вождю. Пришелец был высокий, шел, приволакивая ноги, остроконечный колпак его покачивался из стороны в сторону.

Народу прибывало все больше. Услыхав о пленном, люди бросали все дела, спешили к шатру вождя, чтобы хоть одним глазком взглянуть на него. Старый одноглазый воин, ходивший с Головней на Ильиных, важно вещал:

— Громовые палки — тьфу, пугание одно. Шуму много, толку мало. Они больше ворожбой берут, колдовством. Сами — гололицые, волос на башке короткий, туго вьется — не распрямишь. И зубы белые, ровные… не чета нашему брату. Потому как об камень их тешут. В схватке хлипкие, только и могут, что бабахать из палок. Тут главное — лошадь удержать, чтоб не струхнула. На то и надеются. А сами-то хоть долговязые, да жидкие, против таежника не устоят.

— А как же у Лиштуковых-то наших побили? — спрашивала рябая баба с маслобойкой в руках. — Эвон никто не вернулся, окромя Пара, да и тот таков, что смотреть страшно.

— Чародейством, видать, взяли. Ведовством. А еще, сказывают, к ним Огонек прибился, внук Отца Артамоновского, а уж тот, известно — всякому коварству научен, на то и огнепоклонник…

Народ гомонил, обсуждая увиденное. Воинам, что ходили вместе с Ожогом, не давали проходу, требовали подробностей. Те, залихватски покручивая усы, рассказывали, как сумели взять пленника.

— Зверолюди его приволокли. Уж это такие лисы… Нам-то по ночам несподручно шастать — того и гляди Обрезателя душ встретишь или демоны разорвут. А этим все едино. Подкрались, сцапали и утащили. Он и не пикнул. Не помогли ему ни волшебство, ни хитрости. Они ведь, сволочи, на привал посреди луговины встали — опасались, значит, что нападем. А в небе духи так и плясали, словно предупредить хотели. И поди ж ты — выкрали голубчика. За этими мохнатыми глаз да глаз… Подползут вот этак к тебе…

Войдя в шатер, Головня скинул меховик в руки подскочившего слуги, присел к жарко пылавшему очагу. Стражники, морозно дыша, впихнули испуганно вращавшего глазами пленника, бросили его, как мешок с молоком, на устланный шкурами пол. Ожог, войдя последним, замялся у входа, прижатый спинами охранников.

Головня сказал ему:

— Садись, чего топчешься?

И, прищурившись, воззрился на пленного. Тот моргал короткими ресницами, бегал глазами, жемчужно белевшими на черном, как обожженная кость, лице и мелко дрожал, словно продрогший пес.

Ожог, подвинув стражника, прошел к очагу, сел напротив вождя, глухо стукнув кончиком пустых ножен о прикрытую шкурами землю.

— Скиньте с него колпак, — велел Головня.

Один из воинов зацепил пятерней торчащую верхушку колпака, стянул с курчавой башки пленного. Ожог скривился от отвращения, Головня же усмехнулся.

— Тоже боится, — сказал он Ожогу. — Кисло ему здесь, паршивцу. Одиноко. Вместе с собратьями он — сила, а один — слаб как птенец. И все волшебство его — пфф, дым! — Вождь осклабился, поворачиваясь к пришельцу. — Что скажешь, бесеныш? Не ожидал такого оборота?

Пленник что-то залопотал, часто-часто прищелкивая языком, пал ниц, заелозил смоляным лбом по истоптанной, в жирных пятнах, шкуре. Ожог в растерянности бросил взгляд на вождя. Тот невозмутимо слушал лопотанье пленника, потом велел стражникам:

— Захлопните ему пасть.

Оба воина наклонились и одновременно ударили пришельца: один — по затылку, другой — в левый бок. Пленник замолк, вскинул рожу, как схваченный за загривок щенок.

Полог за его спиной смялся, отплывая в сторону, и в шатер вошел Осколыш. Был он чумаз и напряжен, меж распахнутых половин измазанного сажей меховика проглядывал хрусткий от замерзшего пота нательник.

— Звал, великий вождь?

Увидев курчавую макушку, осекся, застыл изумленно.

— Звал, звал, проходи, — подбодрил его Головня.

Кузнец, суеверно сторонясь пленника, прошел к очагу, опустился возле него, скинув со спины меховик.

— Ожог подарочек привез, — ответил вождь на немой вопрос. — Каков, а?

Осколыш покосился на пленника и поспешно отвел взор — боялся сглаза. Пожал плечами, не зная, что сказать.

Вскоре подтянулись и остальные помощники. Заходили по всякому: кто — волнуясь, в тревоге, а кто — и безмятежно, пряча зевоту в ладони. Но все, стоило им заметить пленного, столбенели и бочком протискивались к очагу.