Боги богов

— Черт с ним, с народом, — небрежно сказал Жилец. — Главное не народ, а Фцо. Я всегда про него помнил. Можешь мне поверить, сынок. Семь лет прошло… Когда хребет сломался — думаешь, я расстроился? Ничего подобного. Я знал, что надо подождать. Я полжизни в тюрьмах, я ждать умею. Семь лет ждал, чтоб у меня два пальца починились. Надо будет — еще семь лет подожду. Это моя планета. Меня сюда привела моя дорога. Смотри — ко мне вернулась чувствительность. У меня могла ожить нога, или спина, или задница — но ожило розовое мясо! Это, по-твоему, случайно?

— Нет, — сказал Марат.

— Правильно! Это знак. Ничего нет, а розовое мясо — есть! Скоро что-то произойдет. Или уже произошло. Если началось, если пошла движуха, если в одном месте что-то случилось, значит, в другом месте тоже случится! Скоро что-то будет, поверь. Что-то будет… А теперь дай мне банан. Только сначала возьми… вон там чашечка, а рядом палочка, опусти палочку в чашечку и капни на банан два раза… Это желчь местной твари, Жидкий Джо называл ее иглозубой жабой…

Марат исполнил просьбу, подавив мгновенное желание поддержать старика, проглотить вместе с ним два-три скользких комка пресной слизи, чтоб спустя десять минут потерять ощущение собственного тела, слиться с природой, позабыть о страхах и заботах, расслабиться. Заторчать. Отъехать. Разница между ним и Жильцом состояла в том, что Марат глотал бананы в одиночку, за закрытыми дверями, даже от жен скрывал — а старый урка ничего ни от кого не скрывал.

— Значит, — спросил Марат, — Жидкий Джо и на берегу побывал?

Жилец фыркнул.

— Он был умнее нас. Тоже начал на равнине — но быстро понял, что возле моря веселее. Бананы на равнине, жаба на берегу, смешиваем одно с другим — получаем вещь…

Марат вдруг вспомнил и понизил голос:

— Вчера в Городе поймали бродягу. Женщину.

— Знаю, — небрежно ответил Жилец. — Нири всё рассказала. Сумасшедшая ведьма. Проповедует насчет Узура. Убей ее.

— Как скажешь. Но сначала… тебе бы не повредило с ней поговорить.

— Не хочу ни с кем говорить! — сварливо воскликнул старик. — Хочу, чтоб ты отнес меня в утробу и врубил технику. На полную мощность. Почини батареи. Придумай что-нибудь. Паровую машину, электричество, мне плевать… Найди, где взять энергию. Почини меня, и мы устроим такое, что космос наизнанку вывернется!

Марат помолчал. Перед глазами возникла синяя пустыня Девятого Марса, мертвая, как кожа старика, и огромные мускулистые мужчины, которых Жилец одной рукой швырял в пространство.

— Эта бродяжка… — сказал он. — Когда ее брали, она четверых лучших бойцов покалечила. Потом ее пытали, а наутро всё зажило.

Жилец побледнел.

— Повтори.

Марат повторил, но не успел закончить фразу.

— Сюда ее! — заорал великий вор. — И чтоб никто ее пальцем не трогал! Чего стоишь? Иди! Быстро!

4.

Произнося фразы, Митрополит делал сложные движения головой и плечами, а руки прижимал к телу, как бы пытаясь протиснуться ближе к Владыке через невидимый люк. Темноликий щуплый абориген, сын бедняка из малочисленного племени пожирателей крабов, продвинутый на важнейший пост по настоянию Жильца, всегда говорил очень тихо и часто вставлял в запретную равнинную речь слова из языка людей берега.

Язык берега, первое время очень нравившийся Марату, в последние годы надоел. Слишком точный, безапелляционный, прямой. Собственно поэтому равнинный диалект и был объявлен запретным — используемым только для храмовых служб и тайных дворцовых бесед. Более поэтический и простой, он допускал разные толкования одних и тех же слов: многое зависело от тона и выражения лица; например, выражение «шузуу», произнесенное с одним зажмуренным глазом, означало «таково мое мнение», если же оба глаза были вытаращены, то же самое слово переводилось как «таково мое мнение, а будешь спорить — я убью тебя». Кроме того, здесь, на берегу, дикари не разделяли жизнь на «ыызц» и «ахо» — эти понятия заменяло универсальное «дью», означавшее и физическое существование, и его источник — океан, и судьбу каждого отдельного аборигена. Пресная вода называлась «дью-дью». Никакой поэзии, всё утилитарно.

Митрополит родился на берегу, но своей должностью очень дорожил и тайное равнинное наречие выучил в совершенстве.

— Их было трое, — шелковым шепотом сообщил он. — Один — Шчиро, охотник на черепах, отец Аюришхи. Второй — Сцай, торговец шкурами тюленя, отец Лоори. Третий…

— Хватит, — нетерпеливо перебил Марат, откинулся и ударился лопатками о твердую спинку трона. — Я тебя понял. Их трое, все — отцы моих жен, что дальше?

Митрополит облизал губы.

— Они злы на тебя, Владыка.

— Ты хотел сказать — недовольны?

Из-за стены донесся приглушенный женский смех и пение.

Митрополит — обладатель абсолютного слуха — поднял бровь, но спохватился, посуровел и с расстановкой ответил: