Богдан Хмельницкий

К этим горьким словам польского современника трудно что-либо прибавить.

Независимые дотоле люди познали страшный гнет панского «мучительства», и жизнь их сделалась «тягостнее галерной неволи». Порядки, от которых они бежали из Польши и Галичины, утверждались теперь и здесь. Случалось, что крестьянина выводили на полевые работы в оковах, а если он не был в силах работать в таком положении, то нанимали за его счет батрака. За убийство чужого крестьянина шляхтич только платил его семье 40 гривен пени. Если он засекал своего крестьянина, он ничего не платил. В помещичьих усадьбах с утра до вечера свистели розги и плети.

«Случится у пана какая-нибудь радость, — пишет Старовольский, — подданным его печаль: надобно давать поздравительное; если пан владеет местечком, торговцы должны в таком случае нести ему материи, мясники — мясо, корчмари — напитки; по деревням хлопы должны были давать «стацию»[25] его гайдукам. Едет ли пан на сеймик, или на богомолье в Ченстохов, или на свадьбу к соседу — на его подданных всегда налагалась какая-нибудь новая тягость. Куда ни проедет пан со своим своевольным оршаком (свитою), там истинное наказание для бедного хлопа: панские слуги шляхетского происхождения портят на полях хлеб, забирают у хлопа кур, баранов, масло, а пойдет хлоп жаловаться пану, так его за то по ушам отшлепают, зачем беспокоит его милость, тем более что сам пан привык поступать, как его слуги».

Не желая затруднять себя управлением поместьями, паны сдавали их в аренду. Арендаторы, стремясь окупить уплаченную пану сумму и сверх того получить прибыль, доводили эксплоатацию до невиданных размеров, измышляя всё новые и новые поборы.

«Не так паны, як паненята», гласила украинская пословица, подразумевавшая под паненятами арендаторов и управителей.

Панщина и подати помещикам, притеснения со стороны арендаторов, поборы экзаторов[26], взятки старост, насилия жолнеров[27] все это, как паутиной, облепило жизнь недавно еще независимого народа. И вдобавок — безмерное презрение сановитой шляхты к «быдлу», невозможность найти управу, необходимость покорно сносить любую обиду, а за слово протеста послушно ложиться под плеть ката (палача).

Если бы поляки были дальновиднее, они бы отдали себе отчет, что люди, пришедшие сюда, на берега Днепра и Буга, в поисках воли отстоявшие свою обетованную землю от татар, не позволят теперь опять запрячь себя в ярмо и отобрать политую кровью их отцов землю. Но в Польше мало было ясных умов, подобно Старовольскому или Скарге[28] предвидевших трагическую развязку такой политики. Большинство шляхтичей полагало, что нужно, не давая опомниться несчастному «поспольству» (крестьянам и мещанам), связать его по рукам и по ногам. И наряду с социально-экономическим закрепощением началось особенно остро подавление русской национальности.

Одним из важнейших элементов этой национальности поляки считали православную религию. С ней были связаны воспоминания о прошлом Руси, народные понятия и обычаи. Поэтому именно на нее был направлен очередной удар поляков.

В польском праве всегда существовал принцип: «Чья власть, того и религия». В применении к Украине этот принцип для поляков приобрел особую актуальность.

Мысль о соединении католицизма и православия под общим главенством Рима (уния) возникла очень давно. Первую попытку в этом направлении предпринял еще Ягайло в 1396 году. Но резкое недовольство народных масс, а также вмешательство Москвы заставили тогда отказаться от крутых мер. Опираясь на поддержку правительства, католическая церковь стала действовать исподволь: православное духовенство облагалось высокими податями, не имело права заседать в польском сенате и литовской раде и т. п. Одно время в Литве получил широкое распространение протестантизм; но вскоре католическая церковь вновь восторжествовала. Католичество проникло в литовско-русские земли (особенно после унии 1569 года), и католики возобновили нападки на православие. В городах православным был закрыт доступ в муниципалитет и т. д.

Русское население с поразительным единодушием выступило на защиту своей веры, понимая, что, по существу, речь идет об ослаблении его национального единения.

Энгельс указывает, что в период между XIII и XVIII веками общие исторические движения принимали, как правило, религиозную окраску. «И эта окраска, — пишет Энгельс, — объясняется не свойствами человеческого сердца и не религиозной его потребностью […], но всей предыдущей историей средних веков, знавших только одну форму идеологии: религию и богословие»[29]. И далее, развивая эту мысль, Энгельс указывает: «Чувства массы вскормлены были исключительно религиозной пищей; поэтому, чтобы вызвать бурное движение, необходимо было ее собственные интересы представлять ей в религиозной одежде»[30].

Эти глубокие замечания как нельзя лучше применимы к истории народного движения на Украине.