Богдан Хмельницкий

— Знали ляхи, кого послать! — кричали некоторые. — Кисель — русский, а прочие — литовцы. Если бы настоящие ляхи пришли, то не сносить бы им головы!

Перепуганные делегаты добрались, наконец, до коронного гетмана и сообщили о договоренности с Хмельницким. Потоцкий распорядился, чтобы вся польско-литовская армия (к этому времени Радзивилл вывел из Киева свои войска и соединился с Потоцким) придвинулась к Белой Церкви, дабы «принимать присягу на верность от подданных его королевского величества запорожских козаков».

И тут неожиданно не только для поляков, но и для Богдана разыгрался эпизод, выделяющийся даже на фоне необычайных событий того времени.

Когда польская армия приблизилась к Белой Церкви, Потоцкому доложили о прибытии козацких представителей. К совершенному изумлению всех присутствующих, в палатку вошли 12 никому неведомых, бедно одетых козаков и заявили:

— Войско запорожское послало нас к вашим милостям просить, чтобы вы утвердили Зборовские статьи.

Впечатление было ошеломляющее.

— Что ж это? — кричали в бешенстве паны. — Не будем ли уж мы игрушками в руках презренного хлопства?

До нас не дошли точные данные о том, что происходило в эти дни в Белой Церкви. Но легко себе представить, какая грозная, стихийная волна гнева и протеста прокатилась по всему козацкому войску, если Хмельницкий в первый — и последний — раз выпустил из своих рук кормило власти, был отодвинут на задний план, вместе со всей старш'uной стушевался, предоставил действовать безвестным вожакам бедноты.

Потоцкий прогнал незваных гостей и построил армию в боевой порядок. Князь Радзивилл ударил на козаков, но поляки почему-то не поддержали литовцев. Радзивилл опрокинул много козацких полков, нанеся им тяжелый урон, но окончательно разгромить своими силами не смог [150]. Богдан опасался, что если на следующий день вся армия Потоцкого пойдет в атаку, то дело может кончиться вторым Берестечком. Он не принимал участия в сражении, а вечером послал к коронному гетману гонца с заявлением, что битва произошла помимо его желания, он же предлагает хоть завтра подписывать договор.

Кисель ответил, что все паны недоумевают, как это «вместо чиновных козаков являлись какие-то презренные хлопы требовать Зборовского договора», и что Богдан должен не на словах, а на деле доказать свою искренность.

Однако вместо новых гонцов Хмельницкого на другое утро поляки увидели перед собою все козацкое войско. Разыгралась битва, еще более жестокая, чем накануне. А вечером Хмельницкий вновь прислал какого-то пленного шляхтича с извинениями и уверениями в дружбе.

Так продолжалось несколько дней. Поляки отказывались от каких бы то ни было уступок, и в конце концов обессилевшая беднота, потерявшая не одну сотню убитыми и ранеными, угрюмо засела в своих возах. Хмельницкий тотчас вернул себе прежнее положение, и через день состоялся упомянутый визит его к Потоцкому, во время которого был подписан Белоцерковский договор (18 сентября 1651 года).

Визит этот вообще изобиловал драматическими моментами. Богдан сперва держался скромно и политично, но, выпив вина, стал несдержан и резок. Существует версия, что обозленные паны решили тогда отравить его. Однако проницательный гетман уловил что-то подозрительное в их поведении, оставил нетронутым заздравный кубок в честь короля и немедленно удалился, Простояв еще две недели, польская армия выступила в Подолию. Белоцерковский договор был последним политическим действием Потоцкого: 29 сентября он умер. Его преемником явился польный гетман Калиновский. В это время появилась комета, и астрологи предвещали несчастия. Не надо было обладать пророческим даром для этого предсказания: голод и мор свирепствовали на Украине, в Волыни и в Подолии. Поддерживаемые беспощадным Калиновским, паны, въезжая в свои владения, снова наталкивались на отчаянное сопротивление крестьян, снова видели, что надо готовиться к войне — не на живот, а на смерть.

«Белоцерковский договор был постановлен на льду», выразился один современник. Возвращенный в тиски панщины народ, а вслед за ним и старш'uна и гетман — все страстно искали возможности освободиться от пут этого договора.

— Нельзя доверять Хмельницкому, который действует не всегда сам по себе, но также и по воле безрассудной толпы, — произнес как-то Кисель.

То, что в глазах Киселя было безрассудством, на самом деле было уменьем Богдана прислушиваться к голосу масс, понимать их нужды и вместе с тем подчинять все свои действия идее государственности и национальной независимости родной страны.

XVII. БАТОГ И ЖВАНЕЦ

Украинский народ, которого коснулось уже веяние вольной жизни, хотя и омраченной густым дымом пожарищ, вновь очутился под властью панов. Калиновский вешал, четвертовал, жег на медленном огне за малейшее непослушание помещикам или старостам. У жителей выпытывали, где спрятаны ценности, захваченные ими во время восстания. Жолнеры грабили в свой черед.