Богдан Хмельницкий

Старый Кисель придумал новый ход. При следующем свидании он принялся горячо убеждать Хмельницкого «отступиться от черни, чтобы мужики пахали, а воевали одни козаки».

В этом была суть всего замысла — последний и главный козырь поляков.

— Если виновен Чаплинский, мы ему не защитники, — говорил Кисель. — Если войско запорожское недовольно землями, мы и здесь уладим; только отступитесь от мятежной черни.

Главная тяжесть борьбы против поляков и главная заслуга в успешности этой борьбы принадлежали крестьянам. Показательно в этом смысле одно письмо львовских шляхтячей, датированное сентябрем 1648 года: «Уже повстанцы русские, овладев всей Украиной, скорее благодаря измене хлопской, чем благодаря штурму и силе неприятельской…» Польская шляхта отдавала себе отчет, что главную опасность для нее представляет не столько армия Хмельницкого, сколько повсеместные восстания крестьян и мещан.

— Я черни не выдам, потому что это главная наша порука, потому что вы, задавивши хлопов, и на козаков ударите, — отвечал Хмельницкий в страшном возбуждении.

Через все поступки Хмельницкого красной нитью проходит теперь стремление навсегда стряхнуть с Украины польское иго. Он и сейчас не думал еще уравнять в правах козачество с «хлопами». Но теперь перед гетманом, проницательным политиком, поднявшимся до уровня защиты общенациональных интересов своей страны, прояснилась социальная подоплека восстания. Сумеет ли козачество своими силами справиться с Польшей? А если не сумеет, то кто поможет ему? Только посполитство: «хлопы» да мещане. Значит, надо освобождать из польской неволи и это посполитство, то есть весь народ. А разговаривать с поляками больше не о чем.

— Нечего тут толковать, — заявил Богдан послам, — теперь уже не время. Мне удалось сделать то, о чем я и не мыслил, докажу еще и то, что ныне замыслил. Я выбью из ляхской неволи весь русский народ. Сперва воевал я за свою обиду, теперь стану воевать за нашу веру. Вся чернь, по Люблин и Краков, поможет мне, и я черни не выдам… Буду иметь двести, триста тысяч своих, да и вся орда мне поможет. А ставши над Вислою, скажу всем ляхам: «Сидите, ляхи! Молчите, ляхи!» Загоню туда князей и панов, а будут за Вислою шуметь, я их там найду [105].

По словам польских комиссаров, гетман «так разъярился, с такою фурией кричал, что мы, слушая, подеревянели».

Теперь положение послов стало вовсе несносным. Хмельницкий держался вызывающе, не скрывая своей антипатии к ним. Когда один поляк, осмелев, напомнил ему, что он сам был недавно близок к смерти, Богдан пригрозил ему за дерзость виселицей. Полковники еще меньше сдерживались, открыто издеваясь над проявленной ляхами под Пилявой трусостью. А под окнами послов день и ночь толпился простой люд, выкрикивая угрозы.

Предвидя полные неуспех своей миссии, дрожа за собственную безопасность, послы обратились к посредничеству Выговского. Иван Выговский, прошедший польскую выучку, был карьеристом, заботившимся о личных интересах, и нередко продавал свои услуги. Он сумел добиться того, что Богдан вручил послам статьи, которые надлежало положить в основу мирного договора.

Они сводились к совершенному уничтожению унии, закрытию униатских и католических церквей, к восстановлению всех козацких вольностей, к подчинению козацкого гетмана непосредственно королю, минуя всю польскую администрацию, и к недопущению Иеремии Вишневецкого на должность главнокомандующего.

Недоставало главного для поляков пункта: сколько будет реестровых козаков, пользующихся привилегиями и вольностями? На это Хмельницкий с чувством большого достоинства ответил:

— Зачем указывать число? Будет их столько, сколько я захочу.

Послы просили освободить польских пленных; гетман отказал в этом. Тогда Кисель спросил, подпишет ли он сейчас мирный договор на условиях, сообщенных им. Богдан ответил уклончиво, предложив отсрочить подписание договора до середины мая; до тех пор границей между Польшей и Украиной должны были служить реки Горынь и Припять.

Послы «пробовали изменить некоторые условия и предложили свои, но Хмельницкий перечеркнул поданную ими бумагу. В речи на прощальной аудиенции Кисель сказал:

— Счастье кому служит, того горше оставляет. Оно подобно стеклу прозрачному, но хрупкому. Если польский король не поможет тебе, гетман, своей силою, то другие народы погубят Украину, и кровь невинных падет на твою душу.

— Нельзя удержаться от меча, — возразил Хмельницкий. — И до тех пор будем держать его обнаженным, пока добьемся вольной жизни. Лучше сложить голову, чем вернуться в неволю. Знаю, что фортуна скользка, но справедливость восторжествует. Короля мы почитаем, но шляхту и панов ненавидим досмерти и друзьями их не станем никогда [106].

Перед самым отъездом послов Богдан все же стал мягче в обращении с ними; Киселю он подарил серого коня и дал специальный отряд для охраны поместья Киселя (в местечке Гоще). Кроме того, он подарил ему 600 талеров, которые Кисель передал пленным полякам.