Богдан Хмельницкий

Совсем иначе мыслили на Украине. Действиями Хмельницкого все еще руководила его основная идея: борьба с панами и совершенное их ослабление. Хорошо изучив политику польского правительства, Богдан не верил его обещаниям, не верил и в прочность предлагаемого царю Польшей мира. Он не сомневался, что очень скоро Украина снова подвергнется всем ужасам польского нашествия. Чтобы предотвратить его, надо было лишить панов возможности к вторжению, надо было убить змею. Morta la bestia, morte il venino [212].

Раз Москва оказывалась неподходящим партнером для этого, он хотел найти других. И вот Хмельницкий вступает в оживленные переговоры со шведским королем и с Ракочи (об этих переговорах еще будет сказано).

Из-под Львова Богдан возвратился в Чигирин и с тревогой наблюдал оттуда за развертыванием событий. В ходе военных действий произошел перелом. Приостановление операций русскими войсками в связи с начавшимися между царем и Яном-Казимиром переговорами тотчас развязало Польше руки для борьбы против шведов. Неосмотрительная экспедиция шведов в Ченстохов, где хранилась польская религиозная святыня, способствовала пробуждению среди поляков национального чувства. Чарнецкий разбил шведов и осадил шведский гарнизон в Варшаве.

Этот момент польское правительство сочло благоприятным для активных дипломатических шагов. Польские послы отправились в Чигирин и в Москву.

К Богдану прибыл Ляндокоронский с многоречивыми изъявлениями дружбы и с просьбой помочь полякам выбить из их земли шведов.

— И только-то? — спросил саркастически Хмельницкий. — Вы просите себе в союзники козаков, которых еще прошлый год грозили истребить одним ударом, не предлагаете никаких прочих условий мира, а хотите употребить для своей защиты кровь русскую! Пока в Польше будут властвовать паны, не быть миру между нами и поляками.

Ляндскоронский уехал ни с чем. Зато переговоры Польши с Москвой подвигались успешно. В июле 1656 года царь отправил боярина Одоевского и окольничего Лобанова-Ростовского для переговоров с поляками. В августе в Вильно открылись мирные переговоры; «посредниками» между сторонами явились те же австрийские послы. Их усилиями в октябре был заключен трактат.

Обычно столь дальновидная московская дипломатия на этот раз жестоко просчиталась. По условиям Виленского трактата польская корона должна была перейти к царю. Но поляки оговорили, что ратификация этого пункта принадлежит сейму. Тем самым они свели к нулю значение договора, потому что сейм всегда мог отказаться. Москва же приняла на себя обязательство немедленно оказать военную помощь Польше против шведов.

Виленский договор, окончательно подрывавший планы Хмельницкого на решительное ослабление Речи Посполитой, нанес ему тяжкий удар и с другой стороны. Гетман послал в Вильно своих представителей, но они не были даже допущены на заседание комиссии. Козацким делегатам было заявлено, что они — подданные Москвы и судьбу их решит московское правительство.

Все это произвело на козачество крайне тяжелое впечатление.

Хмельницкий горевал, что паны опять вывернулись, они не добиты и, следовательно, скоро примутся за старые козни. 9 декабря 1656 года он послал царю пространное и решительное письмо, в котором утверждал, что ляхи не сдержат договора. «Теперь они для того этот договор сделали, чтобы немного отдохнуть и, наговорившись с султаном турским… на ваше царское величество снова воевать… Мы ляхам никак верить не можем, ибо знаем подлинно, что они нашему православному народу недоброхотны». Московское правительство не придало этому письму значения, и только последовавшие вскоре события показали ему, как прав был Хмельницкий.

XXI. СМЕРТЬ ГЕТМАНА

С первых же дней воссоединения большое значение приобрел вопрос о сношениях гетмана с иностранными государствами.

В посвященной Богдану Хмельницкому обширной литературе нередко можно встретить такого рода утверждение: осуществляя соединение Украины с Москвой, гетман не думал о долговечности этого союза. Его цель сводилась к тому, чтобы втянуть Московское государство в войну, а там видно будет! Иными словами, Богдану нужна была, мол, козырная карта; но, получив ее, он заметил, что попал впросак — московская карта спутала ему всю игру. Тогда его поведение стало двусмысленным: он повел оживленные переговоры с Швецией и Трансильванией и стал подготовлять разрыв с Москвой, союз с которой оказался для него более грозным, чем война с Польшей.