Богдан Хмельницкий

Стемнело, и разрозненные кучки уцелевших поляков собрались в обоз. Бледные, окровавленные, измученные нравственно и физически, они едва держались на ногах. Неприятель оцепил обоз, спасения не было, все это знали и в немом отчаянии смотрели друг на друга, не зная, на что решиться. – Нельзя ли тайно вывести короля из обоза? – говорили одни. – Его жизнь дороже всех нас.

– Никогда! – отвечал король. – Я не трус и готов умереть вместе с вами, если нет спасения.

– Попробуем пробиться через неприятельские ряды и соединиться с осажденными в Збараже, – предложил Артишевский.

– Это невозможно! – возразил король. – Если даже и пробьемся, то русские не дадут нам продовольствие и мы умрем с голоду.

– Не лучше ли, – начал канцлер Оссолинский, – написать письмо к хану и постараться поссорить его с казаками? Можно ему обещать плату.

Этот совет показался самым благоразумным. Сейчас же составили письмо и послали его с пленным татарином к Ислам-Гирею.

Кто-то из панов уже успел распространить в войске весть, что на совете предлагали бежать. Весть эта переходила из уст в уста, а к вечеру уже в лагере говорили, что ночью король с панами намереваются покинуть войско. На всех напал страх. В темноте никто ничего не различал; все кричали, что их покидают, что их оставляют в добычу татарам и казакам; хлопы бросились к возам и стали готовиться к бегству; говорили, что короля уже нет в войске.

Король между тем только что прилег в своей палатке. Не успел он еще заснуть, как к нему явился его духовник.

– Ваше величество, в войске смятение! Говорят, что король вместе с военноначальниками и панами покинули лагерь.

Король вскочил на ноги и быстро вышел из палатки.

– Коня! – вскричал он. – Я проеду по всему лагерю, пусть видят, что я с ними. Зажгите факелы, – приказал он своим оруженосцам, – и идите впереди меня, пусть всякий видит мое лицо.

Держа в руках шляпу, он медленно поехал между рядами испуганных и дрожащих воинов. Факелы ярко освещали его бледное взволнованное лицо.

– Вот я! – громко говорил он. – Не бегите от меня, благородные шляхтичи, не покидайте государя своего. Завтра, с помощью Божьей, может быть, мы победим врага; если же нет, я сложу вместе с вами голову.

Появление короля сразу же изменило дело: шляхтичи и солдаты приободрились, а паны уверяли их, что завтра их, наверно, ждет победа. Король не мог заснуть; до рассвета он просидел со своими приближенными, ежеминутно посылая узнать, что делается в войске. Под утро ему принесли неприятные вести: два ротмистра со своими командами ушли к казакам.

– Изменники! – с гневом вскричал король. – Огласить по всему обозу, что я лишаю их прав и чести.

На утро Хмельницкий сам повел атаку. Еще до рассвета позвал он полковника Гладкого и долго советовался с ним и отдавал приказания. Гладкий должен был штурмовать город, а сам Хмельницкий рассчитывал ударить на польский лагерь.

Городские жители, как только увидели казаков, идущих на штурм, бросились, кто на колокольню, кто к городскому валу. Они тащили с собой кучи хвороста, соломы, всего, что попадалось под руку, и забрасывали рвы, чтобы облегчить путь казакам. Более смелые, не страшась польских выстрелов, перебегали к казакам и указывали им путь. В городе стояли драгуны, но они ничего не могли сделать. Король тоже не мог отделить ни одного регулярного отряда, а послал им на помощь всякий сброд под предводительством ксендзов и шляхтичей. Приступ продолжался около полутора часа, наконец русские перерезали драгун, завладели русской церковью, стоявшей на краю города, обратили ее в батарею и установили на кровле пушки.

Хмельницкий между тем все сильнее и сильнее наступал на окопы. В нескольких местах казаки пробили широкие проходы и густой волной наводнили польский лагерь, тесня хоругви, охранявшую особу государя. Еще минута и король был бы в руках казаков; но Хмельницкий не допустил до этого. "Згода, згода!" – прокричал он несколько раз, подскакав к тому месту, где стоял король.

Казаки так рассвирепели, что не сразу послушались приказания гетмана. Ему несколько раз пришлось прокричать свое приказание и собственноручно ударить саблей нескольких непокорных.

Король не хотел верить своему счастью, когда остался один с панами в лагере и убедился, что казаки, действительно отступают. Он велел служить благодарственный молебен и усердно со слезами молился о своем спасении.

Не прошло и часа, как в лагерь явились два посла: один от хана, другой от гетмана. Хан требовал, чтобы король прислал к нему для переговоров своего канцлера, а Хмельницкий уверял короля в своих верноподданнических чувствах и даже заявил готовность тотчас же сложить с себя гетманское достоинство, если только король этого пожелает.

Начались переговоры. Король послал канцлера, хан – визиря, и после обычных формальных приветствий на вопрос канцлера визирь ответил, что татары удовольствуются обычной данью и утверждением договора, какой угодно будет предложить Хмельницкому.