Богдан Хмельницкий

Однако, гетман колебался; он ясно сознавал, что власть его теперь не та, что была до Берестечка. Богун совсем не слушался его приказаний; Гаркуша и Жданович, бившиеся с Радзивиллом под Киевом, тоже действовали на свой страх, а хан и не думал присылать ему подмоги. Шпионы Хмельницкого доносили ему, что хан только хитрит и вовсе не желает вести войну с ляхами. У самого же Богдана не было и шести тысяч войска, а с такой силой нельзя было двинуться даже на коронного гетмана.

– Послушайте моего совета, – нашептывал ему Выговский, – помиритесь с панами хоть для виду на время, а там будем думать о Московии.

Хмельницкий долго колебался, но наконец решился послать к Киселю послов с просьбой походатайствовать за него в польском лагере. Посланному было вручено письмо коронному гетману. В этом письме Хмельницкий оправдывал свои действия, намекал на то, что военное счастье переменчиво, просил посоветовать королю помириться с казаками. Заканчивал он письмо свое так: "Мы не подвигаемся с нашим войском, будем ждать милостивого вашего решения и надеемся получить его в понедельник".

Потоцкий долго совещался с киселем. Прочитав письмо гетмана, он сказал:

– Этот казак в самом деле воображает, что мы его вассалы, мы одерживаем победы за победами, а он осмеливается присылать нам свои приказания!

– Согласитесь, пан воевода, – заметил Кисель, победы наши не слишком-то значительны. Сам Хмельницкий нам не страшен, тем более, что и у казаков он нынче не в особенной чести, не страшен самый народ русский, страшны эти хлопы, ожесточенные до того, что они готовы лезть с ножом на каждого пана… Я не говорю уж о мужчинах, даже женщины идут на нас с косами и кольями. Того и гляди придут к казакам турки на помощь или, еще того хуже, подымется на нас Московский царь, и тогда Хмельницкого не уговоришь заключить мир. А войско наше? Оно больше терпит от голода и от всяких недостатков, чем от неприятеля… Вот уж у нас появились болезни, мор на людей…

Это хуже борьбы с казаками…

Потоцкий в душе соглашался с доводами Киселя, но по врожденному упрямству хотел, по крайней мере, дать почувствовать послам унижение. Он приказал их провести по всему обширному польскому лагерю как раз в то время, когда войско готовилась к выступлению. Разбранил их, затопал на них ногами, чтобы они выдали ему Хмельницкого, перевязали татарских мурз и перебили всех татар, находящихся в их лагере.

– Вот увидите, – говорил он им, – завтра я соединюсь с литовским гетманом и тогда мы ударим на вас так, что от вашего табора и следа не останется.

Одного из послов он оставил заложником, другого отпустил к казакам с паном Маховским, назначенным им комисаром от польского войска.

Хмельницкий со своим войском стоял в то время под Рокитной. Польского комисара встретили с честью, стреляли из пушек и ружей и, прежде, чем приступить к делу, пригласили посла на банкет. Шумно было в просторном шатре Хмельницкого на этом банкете; собрались все полковники и в дружеской беседе разговорились о Берестечке.

Пан Маховский, умный обходительный аристократ, сразу расположил всех к себе своими мягкими манерами и непринужденным тоном.

– Всему виной этот злодей хан! – говорил полковник Богун. – Если бы не он, мы бы вас опять побили.

– Да, – прибавил Хмельницкий, – этот бессовестный басурман славно меня обманул. Он клялся и Аллахом, и Мухаммедом, что вернется, а как заманил меня подальше, и взял с собой.

– Это потому, что казаки завели дружбу с неверными, – отвечал Маховский, – теперь они сами видят, насколько можно полагаться на татар.

– Ну, теперь довольно повоевали, – сказал Хмельницкий, – пора дать народу и отдых.

– Совершенно верно изволил заметить пан гетман, – ответил Маховский и подал Хмельницкому королевское письмо.

Гетман торопливо пробежал королевскую грамоту, сильно побледнел, потом вспыхнув, нахмурился и гневно проговорил:

– Милостивые паны коронные гетманы лишают меня моего гетманского титула, дарованного мне королем.

– Не хорошо это, панове! – заметил Джеджалык. – Не хорошо отнимать честь от нашего батька.

– Ясновельможные паны и не думали оскорблять пана гетмана, – мягко отвечал посол. – Но панам казакам известно, что милостивый король изволит гневаться на пана Хмельницкого и не приказал признавать за ним гетманского достоинства. Будьте уверены, – поспешил он прибавить, встретив мрачный взгляд Хмельницкого и замечая тайные знаки Выговского, – все это переменится, если только пану благоугодно будет разорвать союз с ордой и прекратить всякие сношения с татарами.

– Дружба моя с татарами совсем не мешает панам, – резко возразил Богдан. – Если я не велю, татары не будут вредить ляхам, а, напротив, еще могут принести им пользу. Я их поведу на турок и водружу свое знамя на стенах Цареграда.

Какие доводы не приводил польский посол, Хмельницкий упорно стоял на своем. Наконец, Маховский не выдержал и с сердцем сказал:

– Вижу, что мне не переубедить пана гетмана, присутствие мое здесь бесполезно, прошу позволения уехать.

Он холодно раскланялся и уходил уже из двери, когда Хмельницкий крикнул ему вслед: